Рецензия на фильм «Молчание» (Tystnaden, 1963 г.)

Илье посвящается

Стрелки на часах где-то за кадром неумолимо отсчитывают секунды. Две сестры, с одной из которых ребёнок, едут в неназванную страну, языка которой они не знают, где идёт гражданская война. Кажется, как будто поезд везёт их в самый ад. Словно весь мир опрокинулся в бездну кань — жара за окном плавит тела, воздействует на сознание, так что человек уже ни о чём не может думать, кроме как об освежающем дожде. Влага как знак божественной благодати.
Образ воды, так часто встречавшийся у самоназванного ученика Ингмара Бергмана Андрея Тарковского, для шведского мастера в целом нехарактерен. Он редко усложнял кинематографический язык, больше сосредотачиваясь на крупных планах лиц, диалогах и глубинной психологии. В век навязчивого формализма, когда синкопический ритм «новой волны» распространился, подобно вирусу, на всё мировое кино, так что даже в артхаусе стал трендом монтаж короткими кадрами, в то время как постмодернистские авторы, убеждённые, с лёгкой подачи Ролана Барта, в тотальной смерти автора, демонстративно создавали произведения, где искусство ведёт диалог само с собой, Бергман продолжал снимать человеческое кино, будучи неформальным лидером не только в метафизике, но и в интимном жанре семейной драмы.
Напрасно, впрочем, ставить перед собой цель постичь стиль большого художника. Сквозь тёмное стекло мы видим не лицо, а личину, а автор ритуально ускользает от нас, дабы мы испытали чувство стыда, что вообще посмели помыслить разгадать природу его волшебной флейты.
Вода. Она очищает, смывает грехи. Человек, погрузившийся в купель, уже выныривает новым человеком, исполненным божественной благодати и чуть ли не святого духа, пусть это и покажется кому-то кощунственным. Вода. Она даёт жизнь, именно в воде жизнь зародилась; наши далекие предки, прежде чем выйти на сушу, имели жабры и плавали в её глубинах, разрезая гладкую поверхность воды острыми плавниками. Дождь. Небесная вода. Влага, посылаемая богом. Круговорот воды остался где-то в другом мире — здесь не действуют законы физики. Господь как будто вновь прогневался на человека, вознамерившись испепелить его в солнечном огне, дабы мы, окаянные грешники, вспоминали вселенский потоп с ностальгией и радостью.
«Молчание» — нетипичный фильм Бергмана, так что зритель, привыкший к его исповедальному искусству, классической простоте формы, может испытать когнитивный диссонанс, встретившись с произведением, где основа всему – молчание. Герои Бергмана отныне предпочитают вообще не идти на контакт, демонстративно игнорируя слова, словно в соответствии с мыслью Ф. И. Тютчева, что «мысль изречённая есть ложь». Сёстры, Эстер и Анна, не понимают друг друга. Между ними глухая стена обид и комплексов. Анна, когда-то испытавшая мучительное влияние старшей сестры, которой она безуспешно старалась подражать в детстве, ныне живёт без оглядки на Эстер. Весь её облик воплощает необузданную сексуальность, зов плоти для неё сильнее, чем даже любовь к своему сыну, не по годам смышленому мальчику, который предоставлен сам себе. Эстер, осознавшая свою вину перед сестрой за прежнее ущемление её свободы, ныне не в силах заслужить её прощение. Что-то умерло, тихо, в молчании, и тонкая нить родственной любви сама собой прервалась.
Ингмар Бергман соединяет в пределах одного из главных своих шедевров темы и образы своих предыдущих фильмов, в тоже время пролагая мост к последующему творчеству. Бог молчит, или люди его просто не слышат, целиком поглощённые сами собой. Бергман как будто вступает в спор с замечательным гимном любви апостола Павла, ведь в художественном мире «Молчания» любви, вроде, нет. Всё умерло, души высохли и стали подобны пустыне, где нагретый солнцем песок приобрёл красный оттенок. Отсутствие любви проявляется и во внешнем фоне, арьерсцене действия, говоря языком музыки, где чёрные танки, подобно ангелам апокалипсиса, снуют по узким улочкам неведомого города. Кажется, весь мир сошёл с ума, а люди, лишившись света божественной любви, объявили войну не только в политике, но и в сфере человеческих отношений. Человек человеку волк. Тем же, кто не может смириться с новыми правилами, остаётся лишь мучиться от неизвестной болезни, как Эстер, страдать от отсутствия любви, погибая в тоске по единению с богом.
Ингмар Бергман словно уподобился Алену Рене и Микеланджело Антониони, в это же самое время задумавшимися о создании «новой реальности». Художественный мир «Молчания» вне времени и пространства, подобно деконструктивному шедевру Рене «В прошлом году в Мариенбаде». Реальность непознаваема, как в шедеврах Антониони, — человек может лишь приблизиться к ней, но не постичь. Она остаётся тем пейзажем в тумане из знаменитого фильма Тео Ангелопулоса.
В тоже время надо понимать, что Бергману не пристало вступать в пошлую полемику с другими режиссёрами или же соревноваться с ними в способности выйти за привычные границы кинематографического повествования. «Молчание» в каком-то смысле тупиковый фильм мастера, чуть более мрачный, где автор почти отчаялся, почти разочаровался в людях, не могущих понять друг друга и не желающих этого.
Слова. Люди всегда что-то говорят, порой не отдавая себе отчета в том, что они сказали. Исповедальность трансформируется в бессмысленное говорение. Подобно тому, как одни люди не желают слушать, другие не хотят объяснять, буквально раскрывать свою душу в речевом акте. Так и Анна говорит о себе, своих чувствах новому любовнику, с которым её разделяет языковой барьер. Она прекрасно знает, что он не поймёт ни слова. Ей главное выговориться, проговорить слова в пустоту, чтобы затем вновь обрести душевную гармонию в слиянии тел. Совсем иное общение у Эстер и коридорного. Они не понимают речь друг друга, но зато прекрасно улавливают чувства. Если слова – это мост для общения разума и непонимание языка делает такой акт невозможным, то любовь – тот единственный язык, на котором говорят души. Неслучайно Блез Паскаль говорил, что «в любви молчание дороже слов». Лишь в тишине, когда стихают слова, души начинают говорить друг с другом. Не просто так считают, что те, кто любит, понимают друг друга без слов. Такого контакта больше нет у сестёр. Они родные по крови, но чужие по духу.
Дети. Ребёнок ещё не испорчен миром, не приобрёл комплексов и навязчивых страхов, мешающих взрослым жить дружно. Сын Анны любит и мать, и тётю. Он выступает своеобразным мостом между ними, не способными построить общение. Бергман не просто так в одной из сцен применяет общий план, показывая мальчика стоящим в центре большого креста, изображённого на полу в гостинице. Именно с его детской искренностью и непосредственностью шведский гений связывает спасение. Ингмар Бергман как бы повторяет мысль своих религиозных шедевров «Седьмая печать» и «Сквозь тёмное стекло», напоминая о том, что люди близки к богу до тех пор, пока их кто-то любит. Именно ему тётя-переводчица пишет незнакомые слова в финале, с напутствием, что он должен их запомнить. Ведь это так важно, понимать, что говорит другой человек. Не все способны общаться на духовном уровне, когда не нужно слов, чтобы понять другого. Ведь каждый человек, словно неведомая страна, стать частью которой можно только тогда, когда ты понимаешь речь. Но и кино тоже своеобразный способ общения, где смысл часто скрыт не в диалогах, а в межкадровом пространстве.
Silentium est aurum – считали когда-то древние римляне. Вот и Ингмар Бергман, «земную жизнь пройдя до половины», снял фильм о коммуникации, о невозможности выразить свою душу в словах, передать сокровенный смысл другому словно закодированное послание. Да язык и есть система знаков — неслучайно у истоков семиотики, науки о знаковых системах, стоит Эдмунд Гуссерль, отец феноменологии, безусловным приверженцем метода которого стал Микеланджело Антониони.
Но если Антониони и Рене, также приверженцы и экзистенциализма, скорее витали в облаках, будучи увлечёнными идентификацией реальности, то Бергман, отчасти заимствуя их стиль, сознательно размывая временные рамки, включая в повествование диалоги, произносимые на неизвестном зрителю языке, говорит не о внешнем мире, который не способен постичь разум, а о той реальности, что скрыта внутри нас. Оттого-то люди и не понимают друг друга, что не желают идти на контакт, постигать смысл слов с точки зрения другого человека. Однако в межличностном общении есть возможность усвоить язык другого без предварительного изучения, что совершенно невозможно в лингвистике. Это любовь. Молчание не тупик коммуникации, а высшая её точка, подобно нирване. Но всякая любовь начинается с простого интереса. Сёстры не способны вырваться из плена тьмы, куда погрузили себя сами, не желая понимать внутренний мир друг друга. В этой связи некая страна, куда они попали, словно проекция их внутреннего ада. Зато ребёнок, ещё не утративший способности проявлять интерес ко всему новому, непонятному, возможно, принесёт им спасение, показав, что молчание действительно золото, а любовь единственное, для чего стоит жить.
Один из самых нетипичных, многократно оклеветанный в своё время, когда людьми владели ложные представления о границах допустимого в искусстве, фильмов Ингмара Бергмана не столь сложен, как его изображают ложномудрые критики. Проявляйте интерес к другому и старайтесь понять. Ведь и фильмы, подобно людям, открываются лишь тем, кто жаждет заглянуть в дыру между обоев, чтобы постичь таящееся там божество.

10

Страница фильма в КЛУБ-КРИКе