***
В селе Полесья, родине украинских ведьм, объявился кто-то нечистый. Он нападает на скотину, людей, рвёт жертвам плоть, а из тел ворует сердца. Убитых находят выпотрошенными и обескровленными — как нашли маленькую девочку, о которой узнаёт приехавший в родные края иерей Иван. Пьющий, блудливый, он вернулся в местную глушь, старясь забыть о тяжёлых проступках из прошлого. Чтобы схоронить грехи в родной земле, священник готов провести здесь тайный ритуал. Но возьмёт ли родина колдунов привезённую Иваном нечисть после того, как приняла в себя неизвестную, потрошащую всех, тварь? И есть ли связь между ней и гостем в рясе? Ответ заставит вас содрогнуться!
***
О чём может предупредить вдумчивого читателя такое название рассказа, как «Дурная кровь»? О порочной, дурной наследственности. Родовом проклятии. Роковой, недоброй предопределённости. Всё это здесь действительно есть. Готика? Выхваченный из ночного мрака сполохом молнии мрачный особняк, древний слуга с подсвечником в руке и скелеты в шкафах? Зная пристрастие Алексея Холодного к мифологической «славянской» образности, начинаешь сомневаться в этом. Забегая вперёд, могу успокоить одних и разочаровать других: готики под хохлому не будет.
Хотя нет, постойте. Главный герой после десяти лет скитаний возвращается на родину, у порога отчего дома его встречают огонь костра и старица, да и в шкафу тоже что-то явно нечисто. Есть церковь, кладбище и загадочные убийства. Кошмарные сны, следы которых не исчезают после пробуждения. Появляются монстр и былая возлюбленная. Вездесущая ворона буквально преследует героя, насмехаясь и поблёскивая то одним, то другим глазом. Неужели Эдгар Аллан По? Шаблон «Ворона», «Лигейи» или «Убийства на улице Морг»? И снова не угадали.
Есть одно значимое авторское отличие: навязчивый мотив непроходящего алкогольного опьянения персонажей, смешанного с вечно стоящим одетым в прихожей и не прощающимся похмельем. Сюжетообразующее «третье состояние», заставляющее художественный мир Холодного двоиться на одинаково обманчиво-реальные отражения. Ни пьян, ни трезв. Ни жив, ни мёртв. Ни плох, ни хорош. Алкоголь словно заменил собой вышедшие из моды совесть и все прочие высокие духовные порывы классической литературы, а заодно и рефлексию главного героя.
Кстати, знакомьтесь: Иван Игнатич, изгой христианской семинарии тридцати лет от роду. Проклятый собратьями по сану иерей, обречённый странствовать по сельской глубинке и ловить мелких бесов во искупление грехов. Только вот мечей у него нет. Ни стального, ни серебряного. Магии тоже никакой не обучен. Есть лишь крест, водка и собственное, ужасно меняющееся с годами тело, всё больше и больше напоминающее ему родного отца. Есть жгучий груз неизбывной вины, становящийся лишь тяжелее со временем. Есть необъяснимая жажда, которую до времени подменяет грех пития.
Вернувшись в родную деревню на телеге старого – ещё отцова – знакомого, Игнатич словно на лодке Харона прокатился. Самого привезли вместе со свежей копёнкой сена, как скошенного. Реальная украинская деревушка на берегу реки Тетерев, с водопроводом, мусорными баками и электричеством, будто выпала из общих времени и пространства. Застряла где-то в царской России. Обезлюдела и стала местом, которого нет. Центром водоворота, вокруг которого десять лет носило по кругу пытающегося хоть что-то изменить в своей жизни героя.
Иван жив или мёртв? Описываемая действительность заставляет сомневаться в этом читателя. Современная реальность холодильников и смартфонов бессовестно прорастает древней хтонической жутью, как поганками после дождя. Закатанные в банки бесы. Двухметровый крылатый чёрт, убивший участкового. Существа, лишь прикидывающиеся знакомыми с детства людьми. Персонажи воспринимают это как само собой разумеющееся, а вот читателю с логическим складом ума придётся туго. Здесь всё одновременно то и совсем не то, чем кажется.
С неолита представление о мире получило троичную структуру, складывающуюся из поверхности земли, глубин и небес (петроглифы Хакасии: хребет Оглахты, гора Тепсей). Есть место для живых, для жути и защитников («упыри» и «берегини» Б. А. Рыбакова). Алексей Холодный гипотетически обращается к ещё более древним временам, когда культура не успела породить доброжелательно настроенных сверхъестественных существ. Во вселенной Холодного отсутствуют небеса: есть только явь (живые) и навий мир (умершие и чудовища). Да и они ещё окончательно не разделились.
Лишь поняв авторское мироустройство, начинаешь понемногу вживаться в кажущееся безумие происходящего. Герой не случайно именуется Игнатичем: важно то, что он сын не Игната даже, а своих родителей. Предков, пращуров. Он вернулся на землю, полнящуюся родственными костями людей и нелюдей, бывших живыми или немёртвыми. Припал к истокам. К несчастью для него, светлые берегини ещё не родились. Действия их предшественников материальны и весьма болезненны – но действенны, в отличие от методов молодого и наносного христианства.
У Ивана накопился ворох проблем, которые он твёрдо намерен решить. «Покаяние», а после «искупление» в христианской системе координат почему-то не помогли «блудному сыну». Знакомые с детства нави предложили другой путь, но он страшный, кровавый и огненный. Обретёт ли счастье «сказочный» дурак, пройдя по указанному пути до конца? Выход это – или вход в бездну без возврата назад? Концовка из «Таящегося ужаса» или «Морока над Инсмутом» Г. Ф. Лавкрафта? Что-то новое, основывающееся на православно-языческом синкретическом комплексе?
К сожалению, синтаксис Холодного остаётся перегруженным. Многое воспринималось бы легче от простой перестановки членов предложения. Регулярно встречаются лишние запятые, появляющиеся от неверного определения конструкций вводными. Не хватает нужных слов, что порождает повторы, парафразы и даже подмену понятий. Стиль, с учётом так полюбившегося автору «третьего состояния», может оставаться тяжеловесным. Но работать над русским языком придётся на академическом уровне, поскольку школьных знаний недостаточно.
Наметилась специфика произведений Холодного: в них телесно и вещно всё то, что традиционно возвышенно и духовно. Это не анекдотическое опошление из серии замены во фразеологизмах и поговорках «души» и «сердца» на «жопу», а именно облечение плотью нематериального. Страхи, воспоминания и догадки персонифицируются. Душа гниёт. Сердце буквально можно украсть. Земля сочится кровью. Подобные тропы используются со времён «Слова о полку Игореве», но здесь им поменяли полярность со светлой на тёмную. Примитивизм это или нет, утверждать пока рано.
О, и здесь появилось. Благодарю, коллеги!