(4,00 из 5)
Просвещенный XVIII-й век. Давно уже отгорели в Европе костры с последними ведьмами, но здесь, у подножия Карпат все еще царят суеверия, и всесильная церковь готова по первому подозрению обрушить свой праведный гнев на голову любого, кто будет заподозрен в преступной связи с Врагом Рода Человеческого. Впрочем, художник Петер далек от подобных материй. Ведь он — верный сын Католической церкви. А еще он — молодой, красивый, талантливый. А потому у него нет отбоя ни от друзей, ни от поклонниц даже самого знатного рода. И при этом (о, чудо!) даже ревнивые мужья и суровые отцы сквозь пальцы смотрят на то, как их жены и дочери обихаживают холостого живописца. Еще бы! Ведь он ищет натуру 
для выполнения важного заказа. Трнавский университет заказал лучшему художнику города картину с изображением святой мученицы Юлианы, покровительницы «места», которая должна стать украшением городского собора аккурат ко вступлению на местную кафедру нового архиепископа. Вот только паломничество в его мастерскую разряженных в пух и прах красавиц не радует молодого мастера. Ведь ему мало написать образ святой. Ему нужно отобразить ее великую душу. Иначе не стоило и браться за заказ. А разве мелкие души обывательниц достойны стать прообразом той, что отдала свою жизнь ради торжества Веры? И разочаровавшийся в городских красавицах Петер отправляется за город, надеясь найти святую Юлиану среди простого народа.
Завязка словацкого фильма обещает духовную драму, сродни той, что десятилетие спустя создал Андрей Тарковский в своих «Страстях по Андрею». Но Владимир Бахна снимал тогда, когда эпоха сталинизма (в том числе и в Чехословакии) еще не ушла в прошлое, а вместе с ней и весьма двойственное отношение к религии. Оттого, наверное, духовные поиски ведут Петера не к Богу, а от него. Не к церкви — а прочь из костела. Не к религии — а к ее отрицанию. Вот только то, что задумывалось как антирелигиозная, богоборческая картина неожиданно (возможно, даже против воли ее автора) превратилось в гимн любви. И все остальные составляющие сюжета медленно, но верно отходили на задний план, пока не оказались полностью перекрыты одним, зато огромным чувством, переполняющим экран 
настолько, что, кажется, еще вот-вот и накроет зрителя с головой. И причиной тому — невероятное попадание Ольги Зёльнеровой в образ Юлии, внучки мельника и дочери ведьмы. Причем, речь здесь не идет об актерском мастерстве, искусстве перевоплощения и тому подобном. Судя по дальнейшей карьере актрисы — не было там ничего сверхъестественного. Зато было, если можно так сказать, полное совпадение матриц в одном конкретном случае, давшее настолько живой и реальный образ, что впору было вслед за Петером сразу же хвататься за кисти и краски, чтобы запечатлеть его на холсте.
Все остальное уже воспринимается как фон. Фон, конечно, для верующего человека, обидный и досадный, но и только. Впрочем, смотря во что верующего. Как-то (опять, похоже, незаметно для себя) режиссеру оказываются весьма симпатичны дохристианские народные верования, которые исподволь, неявно, но противопоставляются католицизму. И незримо присутствующий образ матери Юлии, сожженной за колдовство, и ее дед, мельник (тоже ведь персонаж в народных сказках не чуждый общения с нечистой силой) — держащий внучку как можно дальше от костела. И сама Юлия — некрещеная душа, благодаря этому остающаяся чистой и невинной. Вот только в мире, где церковь стремится занять все возможные (и невозможные) ниши социальной жизни, долго эта чистоту сохранить невозможно, и, впервые 
попав в костел, девушка оказывается в плену его внешней красоты и благолепия. Тем более, что в душе ее возлюбленного, за которым она готова шагнуть в огонь и воду, еще сохраняется пиетет ко впитанным с молоком матери ценностям. Вдохновленный обретенной любовью, еще не в силах даже дать этому чувству название, еще не подозревая, что он любит и любим — Петер пишет свой шедевр. Он нашел свою Юлиану, внешность которой полностью отражает ее душу…
А потом Петер узнает правду. И его пошатнувшаяся за время поисков натуры вера полностью переворачивается. Переворачивается настолько, что он, даже зная, чем обернется его поступок, переписывает картину так, что явившиеся наутро церковные чины видят вместо кроткой святой страдающую в пламени костра ведьму, чей образ повергает в ужас «иуду»-служку, обрекшего некогда на смерть безвинную женщину. Естественно, что для создателей фильма этот эпизод был символичен. Противопоставление традиционной христианской морали с ее «подставь вторую щеку» и прометеевского бунта было в традициях социалистического реализма, игнорировать которые Бахна не мог (да и не хотел). Но даже выбиваясь из общего контекста повествования, эта сцена не слишком противоречит общей
идее картины. Просто любовь Петера к Юлии так сильна, что он не может себе позволить осквернить душу своей избранницы. А история, рассказанная дедом, заставляет художника понять, что изображая свою возлюбленную в образе христианской святой, он оскорбляет память ее матери и оправдывает ее убийц. То, что тем самым он обрекает девушку и себя самого на возможную смерть, художника уже не волнует. Его любовь — выше этого. Ведь отправляя Юлию на возможный костер, Петер тем самым спасает ее от скверны. Таким образом, круг замыкается, и антихристианский изначально сюжет приобретает черты христианского жития.
Впрочем, в этом нет ничего удивительного. Ведь образ мученичества настолько плотно вошел в европейскую культуру, что без него кажется невозможной утверждение любой идеи. А уж любовь, не прошедшая испытание смертью, вообще, кажется, не имеет право таковой называться. Не важно, будет ли в финале хэппи-энд или нет, но смерть обязательно должна встать между влюбленными, как встает она между Петером и Юлией. Между Тристаном и Изольдой, между Ромео и Джульеттой, между Наташей Ростовой и Андреем Болконским… И катарсис, который зрители неизбежно испытают в финале, обязательно заставит их задуматься и еще раз пропустить через себя все то, что было до него. И, может быть, отбросить как наносное, все религиозные и национальные предрассудки ради одного, но всесильного чувства — Любви. Пусть даже героям «Последней ведьмы» с первого раза это не удается. Но мы-то не в XVIII-м веке живем.
Loading ...
Добавить комментарий