Влад Волков — «Закат (Тёмные аллеи)», хоррор-рассказ.

Закат. Солнце практически село, кроваво-красным цветом запятнав ещё совсем недавно голубое и почти безоблачное небо. Теперь оно уже темнело, становилось вдали, на противоположной от красной стороны, сине-фиолетовым с мелкой россыпью колючих огней давно уж мёртвых звёзд, что посылают через вселенную нам в своих лучах привет из загробного мира.

Тьма обнажала свою власть, своё превосходство. Она показывала свою неусмиримую дерзость, атакуя колкими бросками сумрака колесницу Гелиоса, Шамаша, Ра, Инти, Ярилы и других солнечных божеств, безысходно теряющих власть над увядающим днём. Стремящиеся куда-то вдаль, на другие страницы книг человеческой жизни, они отступали под гнётом Никты, Гекаты, Морены, Цукиёми и прочих богов ночи.

Хранители солнца сбегали в трепетном ужасе на оборотную сторону планеты, уступая здесь и сейчас всё место под роскошный бал тьмы и насыщенное пиршество непроглядного мрака.

Чем меньше оставалось от вечерней зари, тем крепче и мощнее становился морок. Ночь постепенно набирала силу. Словно только что проснувшись, она сладко потягивалась, расправляя чёрные руки в дальние уголки. Она начиналась, неотступно, мягко, иногда казалось совсем незаметно, но минута за минутой и темнота постепенно окутывала всё больше пространства вокруг.

Сгущавшаяся над аллеями парка ночь, была намерена царствовать свободно, без электрического света фонарей, столь грубо и невежественно день ото дня разгонявших и рассеивавших её вязкую густую силу.

Перебои с напряжением ли, перегоревшие лампочки, простой человеческий фактор – забывчивость включить в парке освещение на сегодняшний вечер… Кто знает, что тому виной, но в эти часы сумеречная мгла наслаждалась каждой секундой своего плотного существования, сковывая дорожки и чащи деревьев, окутывая своей властной дланью скамейки и бордюр.

Мужская фигура, провожающая взглядом закатное солнце, слепящая последними лучами через кроны деревьев, кое-как пробиваясь через густую летнюю зелень листву, шага по вымощенной дорожке, сокращая путь домой через вечерний парк. Он ещё не подозревал, что огни фонарей сегодня не включатся, иначе бы наверняка предпочёл иной маршрут, пусть даже в обход, занимающий вдвое, если не втрое, больше по времени, чем отправиться по этой дороге в постепенно сгущавшуюся непроглядную бездну.

Бурые, натёртые до блеска ботинки, шагали привычной дорогой. Престижная обувь по немалой цене выдавала в нём человека довольно высокого достатка. Мужчина что-то насвистывал себе под нос, в лёгком пиджаке щеголяя в довольно жаркий вечер. В его руке, один палец которой венчал фамильный перстень, был гладкий дорогостоящий дипломат из крокодильей кожи, поблёскивающий в прощальных лучах уходящего солнца.

Внутри содержались рабочие документы, папки, пустой пакет из-под съеденного завтрака, который он обычно брал с собой на работу в такой типичный будний день, ряд канцелярских принадлежностей и рисунок от семилетней дочери, вложившей его с утра папе в чёрный чемодан.

Он, вне всякого сомнения, ездил бы в офис на автомобиле, а не разгуливал вот так пешком, если бы не работал столь близко к дому. Мужчине, мужу и отцу, повезло – перейти пару дорог, наискось пересечь поперёк небольшой местный парк, снова дважды постоять у светофора и вот уже виднелось высотное здание, на которое даже подниматься не требовалось, ведь рабочий офис и собственный кабинет были прямо на первом этаже.

И он, наверное, радовался такому стечению обстоятельств в жизни. Экономия времени и средств на бензин, прогулки на свежем воздухе. Парк, правда, с обеих сторон его дороги обрамляли автомобильные магистрали, что делало местный городской воздух, даже в парке, едва ли по-настоящему чистым, но это было хоть что-то. Зато не стоять в пробках, никуда никогда не опаздывать, разве что по пути не было ни единого киоска или магазина, где можно было бы прикупить что-то съестное. Как себе, по дороге на работу, так и в гостинец для дочки, по дороге домой.

Мужчину тоже удивило, что в этот вечер не заработали фонари, а вокруг уже действительно темнело. Ночь ещё сонной мягкой походкой ступала на аллеи почти безлюдного парка, окутывая непроглядным мраком дорожки по обе стороны, где были рассажены кусты да деревья лиственных и хвойных пород. Разворачиваться не было смысла, он уже достаточно прошёл, чтобы принять смелое решение и остаться на пути, по-быстрому стремиться преодолеть дорогу и пройти парк по своему привычному пути, пусть даже и без освещающих путь ламп вдоль асфальта.

В этой плавно и неотъемлемо сгущающейся черноте мужчина щурил свои карие глаза, уже и саму тропинку стало плоховато видно. И вокруг ни души, и тишина в воздухе возникла какая-то зловещая. Ночной шёпот ветра не раскрывал свои крылья, опахивая прохладным дуновением, а точно также молчал в окружающей черноте, вслушиваясь в шорох ботинок по асфальтовой дороге.

Ни пения птиц, ни стрекочущих насекомых, ни даже надоедливого свиста мерзких комаров, способных в такие ночи облепить с ног до головы, со зверским и вампирским аппетитом высасывая человеческую кровь. Ничего. Пустота, зависшая между звёздным небом и твёрдой землёй. Оставалось радоваться, что под ногами по-прежнему асфальт, а не болото. Никогда не знаешь, куда тебя заведут тёмные аллеи, пропитанные ужасом, несущие в себе ночные страхи и воплощения кошмаров человеческого создания.

Плотная, почти осязаемая ночь, окончательно царствовала в парке, а то и во всём городе, лившемся временно солнечных покровителей аж до самого рассвета. По крайней мере здесь и сейчас, среди ветвей обильно посаженных деревьев, едва не превращавших прогулочный парк в миниатюрный городской лес, этот выкалывающий глаза сумрак едкими плевками разбрасывал непроглядно чёрные пятна, чередуя их с внятными, но зловещими очертаниями деревьев.

Мужчина шагал неспешно, видя перед собой дорогу, не срываясь на бег, никуда не торопясь, но остерегаясь сойти с тропы куда-то не туда, ведь дорожка в парке шла не прямой линией, и в такой темноте легко и просто можно было сбиться с пути.

Парк внезапно оживал шумом чёрной, из-за нехватки освещения, листвы. По дуновению ночного ветра все местные деревья приветствовали распутную и щедрую царицу-мглу, голышом щеголяющую по устланному светлячками небосводу, то, опускаясь на землю, то, уносясь ввысь, в бесконечную бездну космоса.

Тёмные аллеи парка уже не сверкали зеленью листвы, как при недавнем художнике-закате, размалевавшем кровавой краской ещё пустой небесный свод, сквозь который не пробивался холодный отблеск звёзд. Теперь они обхватывали практически аркой черноты со всех сторон всякого бродящего по ним.

Но никого более на дороге идущий человек не видел, ни попутно идущего, ни шагавших, напротив, с другой стороны, ему на встречу. Это не было чем-то странным и из ряда вон выходящим. Вполне бывали такие вечера, когда по этой дорожке он бродил один. Дорога то, казалось, небольшая, и с любой стороны встретят фары машин, снующих по шоссе да автострадам.

И он действительно ждал, когда же впереди возникнет свет дорожных фонарей, когда эту лесную тишину, лишь изредка нарушаемую ветерком, заставляющим шуршать деревья, нарушит звук проезжающих машин. И по времени он уже давно должен был распрощаться с аллеями ночного парка, выйдя на дорогу, и высотные здания сияющими глазами своих окон давным-давно должны были прорезать сгустившуюся над головой тьму, если и не освещая этот парк, то хотя бы маяча впереди огоньками-светлячками.

Первым вкраплением страха была мысль «Я заблудился», «Я иду не туда». Опасение неверно выбранной дороги, неверного направления, всё это заставляло человеческое сердце биться быстрее. Вот только тропа сквозь парк продолжала петлять, преподнося по дороге мужчине то пустынные лавочки, то столбы не горящих фонарей, то резные фигуры из дерева, помещённые здесь ради детской забавы, но в ночном сумраке выглядящие зловещими языческими идолами, требующими кровавых жертвоприношений.

Новые и новые детали парка мелькали хаотичным порядком, как бы подталкивая бредущего к уверенности, что он не заблудился, что вот фонари, вон виднеются качели, вот отдельная лавка, вон две рядом стоящие, а вот и обособленная урна для мусора… Однако поляны и детские площадки попадались всё реже, а деревья становились гуще.

Окружающая тишина нарушалась, но теперь какими-то совсем уж неприятными окружающими звуками скрежета, шуршания сухих листьев, да треска тоненьких веток по обе стороны тропы. Что-то тихо шуршало в кустах, стрекотал вверх или вниз по крупному древесному стволу.

Он успокаивал себя, твердя мысленно, что это же парк, здесь обитают белки, совы, какие-нибудь прочие лесные создания. Но чем дальше человек размышлял в своей голове о лесных обитателях, тем извращённей и страшней в его голове развивались мысли, хищно врезаясь в реальность остриём фантазий, мифов и легенд.

Крадущиеся гоблины, недобрые лесные духи, ковыляющие и поедающие сами себя мертвецы-гули, рыскающие во тьме голодные волки-оборотни, огромные пауки, ловко перебирающие всеми шестью лапками, и жадно скрипящие чавкающими ядовитыми жвалами. Теперь любой свист, карканье ворон или уханье совы внушало мужчине настоящий детский ужас и древнейший трепет перед загадочной и опасной темнотой, когда, в стародавние времена, на заре человеческой расы, в лесах всюду таились опасности.

Откуда подобные мысли и подобные страхи вообще могли возникнуть в голове прагматика-бизнесмена… Никак это само человеческое нутро благодаря силе страха навевает веками скопившиеся воспоминания о страшных сказках, выталкивая на поверхность рассудка безумные и сводящие с ума мысли о причудливых пугающих созданиях и жестоких древних божествах, требующих кровавых жертвоприношений.

Когда впереди что-то серое, голое и маленькое, размером с собаку, быстро соскочило со скамейки и юркнуло в темноту, он остановился, как вкопанный. Мужчина тяжело сглотнул, и понял, что дрожит. Дрожь пронзала его тела от пяток, скребущих подошвой дорогих ботинок об асфальт, до макушки, на которой уже от ужаса шевелились волосы.

У кустов, не то наяву, не то в воображении мерещились, какие-то мерзкие маленькие создания. Серые карлики ростом с пятилетнего ребёнка, с вытянутыми рожами, длинным острым подбородком, выпирающим вперёд. Существа один страшнее другого. При этом он не видел их даже на протяжении целой секунды — стоило его глазам направить взгляд на такое шевелящееся пятно, как уродливое создание тут же исчезало, прячась за кустарником, в листве или за плотным древесным стволом.

И все они казались разными, и все при этом для восприятия человека выглядели одинаково отвратительными. Толстоватыми, кособокими, кто-то с выпирающей нижней челюстью, полной чёрных гнилых зубов, торчащих вилами в разные стороны, кто-то с откормленными щеками и вертикальной челюстью, тихонько клацающей с хищной усмешкой. Лишённые напрочь глаз и носа, с гладкой кожей на практически всё лицо, и, наоборот, с выпученными, ничего не выражающими, круглыми глазами, зловеще глядящими кошачьим, свирепым взором из темноты по обе стороны.

Ни одного не удавалось рассмотреть в деталях на протяжении хотя бы некоторого времени, чтобы окончательно убедиться в зловещем и демоническом духе этого места, да пуститься наутёк, изо всех сил удирая как можно дальше. Всё это было не более чем мельтешением серых маленьких фигур в сумраке деревьев, видневшихся своим инфернальным уродством лишь краем глаза, при повороте головы, и исчезающих также внезапно, как и появлялись.

А они наблюдали, следили за ним, мужчина прямо-таки ощущал на себе их взгляд. Эти многочисленные злобные глаза, даже те, чьи морды были заросшие серой кожей, каким-то образом чувствовали и шпионили, не выпуская одиноко шагающего человека из парка.

Быстрые его шаги отстукивали ритм испуганного и трепещущего сердца, проносясь мимо лавочек и урн, не сворачивая на развилки, а следуя, вроде как, и знакомой дороге, но тянувшейся уже бесконечно. И кругом горящие глаза, следящие за ним. Из тьмы между стволами, из крон и из ветвей деревьев, даже из-за урн, или спрятавшись за лавочками, шпионили они за напуганным человеком, мечтающим во тьме увидеть хотя бы малую искру света.

Но всё было тщетно, искра надежды не появлялась, манящий вожделенный светлячок ни разу нигде не вспыхнул, и ощущение чужого взгляда на себе становилось всё отчётливей. Мужской лоб покрылся испариной, и телу стало невероятно жарко, затем наоборот бросило в холодный пот и ледяные мурашки осколками дроблённого стекла распространились по жилам невероятно дурными ощущениями.

Галстук давил на горло, и он потянулся к гладко выбритому подбородку, спуская пальцы к шее, развязывая эту удушливую петлю. Остановился, снять пиджак, и расстегнуть заодно верхнюю пуговицу рубашки, чтобы идти и дышать стало свободнее и прохладней. Но, обернувшись назад, взгляд его наткнулся на целый сонм тянущих к нему руки серо-чёрных духов и чудовищ, будто бы окруживших его. Полупрозрачные, со складками, черепами вместо лиц, свиными рылами, разлагающимися и деформированными лицами, единой призрачной массой, из черноты они тянули костлявые да когтистые лапы.

Подобные зверю, похожие на дикарей, воплощающие в своих неровных очертаниях весь спектр отвращения, все оттенки страха и мерзостей, которые можно и которые нельзя представить в жизни. Сонм чудовищ, находившихся за пределом человеческой фантазии, дальше всеобъемлющей силы мысли, способной объединять причудливые уродства, комбинируя обвисшие щёки, раздвоенные языки, глазницы с торчащими пальцами и глаза, торчащие из пастей с множеством ртов.

Все они, увиденные им лишь на долю секунды. Чуть более, чем уродливые серые карлики, снующие во мраке справа и слева, желали его немедленно схватить. И человеческий душераздирающий вопль вырвался из его груди, а пальцы машинально разжались, выпуская на дорогу стукнувшийся крокодилий дипломат, и почти беззвучно упавшие детали одежды: тёмно-синий галстук и мужской пиджак аналогичного оттенка.

Сама атмосфера и антураж парка будто бы менялись и преображались. Причудливые птицы и горгульи на колоннах теперь выглядели статуями Бафомета – сидящего человекоподобного существа с рогатой козлиной головой. Цветники и кустарники сменялись видами надгробных плит, среди которых на четвереньках бродили белёсые и голые существа, лишь отдалённо напоминавшие людей. От голода они издавали подобные дикой свинье вопли и рыскали мимо могил в поисках свежего мяса.

Аромат смерти с силой ударил в его ноздри. Запах плесени, прогнивших гробов и разложившихся трупов. Он мог буквально учуять старину надгробных плит, грязь каменных памятников и ветхих склепов. Прочувствовать запахи мёрзлой и мёртвой кладбищенской земли. Мерзкое гниение плоти, охватывающее и пронизывающее своими смердящими дуновениями, отвратительная тошнотворная масса неживого, загробного и мёртвого.

И тогда он бросился бежать. Не смотря на дорогу, не поворачивая в узнаваемых моментах, а напрямую, только вперёд, через скрещенные тропы, через редкие поляны, через деревья, куда угодно, лишь бы только прочь из этого проклятого парка. Парка, в котором завелась вся нечисть из древних демонологических гримуаров, описанные в запретных книгах и на общедоступных страницах Библии, в утраченном Некрономиконе и его оставшихся неполных копиях, на страницах рукописных заметок магов и колдунов, в личных дневниках, передающихся из поколения в поколение.

Дети мрака, отвратительные скребущиеся порождения ночи… Бесшумно летающие духи, воющие в ночное небо волколаки, жадные до крови бледные упыри с длинными пальцами, гогочущие черепа и ожившие мертвецы, твари подобные летучим мышам, крысам и паукам. Гундящая и вопящая нечисть из старых поверьев, древних легенд и старинных приданий. Образы призраков и существ, тёмным вихрем кружащиеся в своём злобном танце, сковывая страхом любые движения.

Ноги стремительно мчали его прочь от оживающих страхов. Он изо всех сил мчался вперёд, но парк… Парк! Ночной парк просто отказывался кончаться и выводит заблудившегося путника к огням ночного города. Лишь наоборот, всё вокруг становилось более зловещим, чужеродным и страшным, напоминая теперь заросшее заброшенное кладбище.

Ветер взвыл так, что резало уши. Свистящая и скулящая высокая тональность пронизывала ночь, въедаясь в плоть окружающей реальности, шумно покачивая деревья и растворяя все прочие звуки в своём вопле. Вихри подхватывали кружащиеся образы зловещих масок и неизвестных и неестественных сущностей.

Треск и стоны, острые когти, нарезающие деревья, скоблящие молодую и старую кору, затачиваемые медленными движениями голых и шерстистых лап. Топот и шебуршание с каждой стороны, и за спиной то, к чему совершенно не хочется поворачиваться ещё раз. Секундный взор на всё это нечеловеческое омерзение не выходил никак из головы. От страха на глазах мужчины уже повисли совсем не свойственные ему слёзы, а сердце его сжималось от дурных мыслей про бесконечность аллей и уходящей в никуда дороги.

Чёрные когти многопальцевых лап, колючих щупалец, колышущихся игл и шипов, тянущихся из небытия в реальность, из мрака к свету человеческой души и разума, к теплу его живой плоти и горячего сердца. Хаотическое перерождение сумрачных обликов зверья в подобия людей и обратно.

Они сверкали молниями, скалили свои клыки, просясь наружу из эластичной пелены иного мира. Вырывались, голодные, никак не способные насытится, тянущие свои холодные и жестокие объятия смерти к живому человеческому телу, в надежде пожрать плоть, поглотить душу и украсть жизнь, цепко вонзившись грязными длинными ногтями.

Длинные острые зубы, разрастающиеся бездной раскрытых пастей с круговоротами впивающихся жадных зубов. Языки, становящиеся лапами, чьи когти обращаются в зубы, а кисти в громко клацающие челюсти. Глаза, чьи ресницы становятся зубами, а из зрачка выползает змеевидный червь, не обделённый собственными ядовитыми хелицерами, способный схватить добычу и утащить в самую глубину устрашающей тишины.

Хаотичные создания, дети бурлящего Ньярлатотепа, крадущиеся, скачущие, извращённо марширующие под музыку Баха в ветре из человеческих стонов боли и предсмертных криков каждого, когда-либо умершего. Призраки, состоящие из дыма и пепла, звери с шерстью из хвойных игл, бесформенные мешки тканей, выродки слизи и потрохов-щупалец, гниющие останки потерянного сознания. Все шизофренические воплощения утраченного рассудка, образы боли, образы страха. Всё сейчас кружилось дикой какофонией в ночной темноте.

Ботинки шлёпали по грязи и песку, вновь выбираясь на протоптанные дороги, и опять сходя с вымощенных троп в неизведанные заросли мистических созданий. На каждой лапочке ему теперь виделись обнажённые или полураздетые женщины-ведьмы, с ярко-алыми губами, танцующие в ночной пелене. Манящие к себе длинными тонкими пальцами с причудливыми острыми ногтями. Женские фигуры то облитые кровью, то покрытые гниющими ранами, то истерзанные металлическими иглами и кольцами пирсинга, то покрытые тысячами ползущих пауков, саранчи, со свисающими на шее змеями и с прочими жутковатыми и экзотическими ползучими гадами.

Среди них были как слепые с зашитыми чёрными нитями веками, так и зрячие особи, сверкающие плотоядным почти кошачьим взглядом,. От молодых и соблазнительных до ужасающих своим дряблым видом седых старух. Воспевающие козлоногого бога Пана, молящиеся Бафомету–Шаб-Ниггурату, чёрному козлу непроглядных ночных лесов, с бесчисленным жутким потомством, имя которому – Легион.

Согнувшись в быстром беге, человек уже выбивался из сил. Эхом громкие хлопки его ботинок разносились, казалось по всему парку. Не выдержав, он сдался и остановился, чтобы отдышаться. Едва не падал на колени, хватаясь за них ладонями в согнутом положении. Его тошнило, с кончиков глаз не сходили холодные слёзы ужаса, волосы стояли дыбом и по его личным ощущениям были от страха уже бледными и седыми, как у древнего старца…

Вокруг не пели ведьмы, не было танцев, ветер не насвистывал зловещие мелодии и не кусал обжигающим дыханием чёрного Ада. Была тишина со свойственными лесу и парку звуками, шуршаниями, какой-то кишащей суетой, то там, то здесь. Мольбы и мысли повисли в воздухе, растоптанные, растерзанные, такие же мнимые и призрачные, как казавшиеся реальными ночные страхи.

Впереди замаячил бело-жёлтый огонёк, молодой полицейский делал обход, шагая мимо фонтана, маковых декоративных клумб, как раз ярким светом фонаря пересекая мрачную аллею парка, казавшуюся бесконечной. Свет фонарика разрезал темноту, казалось, прогоняя всех притаившихся в ней чудовищ, преобразуя обратно склепы и могилы в цветники, детские площадки и статуи парка.

Всё ещё скрюченный, но пытающийся с трудом выпрямиться мужчина протянул левую руку вперёд, умоляюще взывая к стоящему метрах в ста или ста пятидесяти от него, с надеждой, что сейчас на него направят фонарь, сейчас его увидят, найдут и отправят домой. Дыхание было сбивчивым, язык не поддавался контролю, а рот предательски не желал издавать звуки и складывать их в слова. Необходимо было собрать волю в кулак и сделать над собой невероятное усилие.

— Э-э-э-э-эй! – мужской, всхлипывающий вопль огласил мрак дороги, сорвался с уст несчастного потерявшегося, взывая с последней и глубокой надеждой в голосе к молодому копу-дружиннику, следящему за порядком в ночном парке. Из груди уже вырывалось продолжение крика, нужно было набрать снова воздуха и изо всех сил прокричать «Помоги». И мужчина, вдыхая густой и холодный ночной воздух, стоя на коленях у бордюра, протягивая руку в направлении фонаря и его обладателя, обернулся назад, чтобы удостовериться, что вокруг него не скопились за спиной орды нечисти острыми осколками непроглядного разбитого стекла.

Переплетённые во мраке когтистые лапы разных форм и размеров, каскадом смертельной обречённости решительно рванули на испуганного мужчину из непроглядной темноты позади. Встретив его оглядку слиянием призрачных неописуемых рыл, окутав человеческое тело сумраком, и заглушив второй крик, когда первый вопль достиг цели, попав в ушные раковины патрулирующего парк. Тот посвятил фонариком вбок от себя на дорогу… такую безлюдную и пустынную…

— Есть здесь кто? Эй? Отзовитесь? – звонкий мужской голос выдавал в нём парнишку, едва перешагнувшего второй десяток лет. Полицейскому было двадцать два или двадцать три года, совсем молодой студент, нашедший себе подработку благодаря крепкому телосложению. И это дежурство у него было всего лишь одним из первых, — Есть кто-нибудь? – он продолжал светить ярким жёлтым фонариком в пустую аллею, не увидев там ничего, а затем внимательно следил за медленным движением яркого круга света, водя рукой, в надежде заметить хоть что-то. Ведь кто-то прокричал, кто-то позвал оттуда.

И, наконец, нашёл. Что-то лежало на асфальте слева у бордюра, явно неприятное на вид, пугающее стража порядка своими цветовыми оттенками. На первый взгляд не очень большое, но по мере приближения шагающего молодого копа, отчётливо видневшееся очертаниями вытянутого человека, лежащего на животе.

Парень в полицейской форме подошел поближе, слегка наклонился, но так, чтобы неплотно сидящая фуражка не слетела, и его едва не стошнило от увиденного. Настоящий животный страх застыл в его широко раскрывшихся глазах, мечтающих забыть этот момент, как кошмарный сон и больше никогда не вспоминать тот вечер, уволившись с патрульной работы немедленно. Гримаса брезгливости и неприязни пробежала по молодому лицу, разразившись гнилой радугой всех мерзостных эмоций, наглядно описывая его состояние.

Испуг и отвращение охватили парня, едва не бросившегося бежать прочь от этого проклятого места. Растерявшегося и не знающего, как поступить и что сделать в первую очередь, скованного эмоциями естественного первобытного ужаса…

Его фонарик осветил красный, блестящий от крови, цельный человеческий скелет. Лишённый кожи, мяса, органов и одежды, беспечно лежащий и ужасающий всем своим видом гладкого черепа и окровавленных костей. Без каких-либо следов вокруг, хоть мало-мальски бы проливших свет на то, что приключилось ночью с этим бедолагой. Кошмарный труп, который во тьме совсем недавно обглодало чудовищное нечто.