Олег Кожин. «Вольк»

Фен-постер КЛУБ-КРИКа

В конце 2014 года были подведены итоги литературного конкурса «Чертова дюжина». Приз КЛУБ-КРИКа тогда по единодушному мнению админов клуба достался рассказу «Вольк» Олега Кожина, известного многим нашим читателям по публикациям в вебзине Darker, а также по публикациям в антологиях «Самая Страшная Книга», «Темная сторона дороги». Сегодня мы предлагаем вам рассказ «Вольк» в новой авторской редакции — как говорится, еще страшнее, еще зубастее! Публикуется с разрешения автора.

Олег Кожин

ВОЛЬК

В первом часу ночи Сережка внезапно проснулся и заплакал, вырывая Катю из тревожной дремы. Вообще-то, для двух лет, он был спокойным ребенком, даже чересчур, как желчно замечала свекровь. Ложился в девять, без капризов, спал, как убитый, до самого утра. А сегодня проснулся, и заревел, горько и жалостливо. Катю точно пружиной подкинуло, — выпрыгнула из нагретой постели, подхватила сына на руки, закружилась по комнате, нашептывая в маленькое горячее ушко:

— А-а — а… А-а — а… Ты чего, мой хороший? Спи, давай, спи-засыпай…

Но было поздно. Вторя брату, захныкал пятимесячный Женька. Заерзал, раскачивая люльку, закряхтел, и разразился обиженным ревом. С детьми на руках, превозмогая боли в сорванной спине, Катя метнулась на кухню. Малявки самозабвенно ревели, пока не щелкнул выключатель, заливая кухню тусклым светом. Женька, сморщившись, как слива, сразу угомонился, только хлопал заспанными глазами. А Сережка еще долго всхлипывал, цеплялся за Катину шею. Лишь после долгих уговоров, успокоенный ласковым голосом матери, он позволил усадить себя на стул. Но и там шмыгал носом, размазывал по лицу прозрачные сопли, то и дело мелко вздрагивая.

Со свободной рукой дело пошло быстрее. Катя поставила на плиту чайник, зажгла газ, привычно насыпала в бутылочку три ложки сухой молочной смеси. Через десять минут Женька жадно причмокивал теплым питанием в люльке, а Сережка повис у матери на шее. Только тогда Катя перевернула лежащий на столе мобильник. Стрелки электронного циферблата указывали на полпервого.

Полпервого. А Юры все еще нет дома.

От обиды сдавило грудь, защипало глаза. Зарыдать бы… В двухкомнатной хрущевке, с двумя детьми, трудно остаться наедине с собой. Вот и сейчас Сережка лип к ней худым дрожащим тельцем. Катя стиснула зубы, загоняя бессильные слезы обратно. Как и на прошлой неделе. И на позапрошлой. Как все минувшие полгода. Когда обида улеглась, оставив легкий зуд в переносице, Катя присела на стул, примостив дрожащего сына на коленях.

— Что случилось, маленький? Что-то плохое приснилось?

Сережка больше не плакал. Сидел тихонько, как мышка. Руки сложены на коленях, стеклянные глаза невидяще смотрят в одну точку.

— Вольк.

С царапающим хрипом слово пролезло сквозь пересохшее детское горло. Катя поежилась — голос у сына был какой-то чужой, каркающий.

— Вольк, — повторил Сережка, и, выпучив глаза, раскинул тонкие ручонки вширь. — Басооой вольк! Отакооой!

Лепет ребенка для матери понятнее гладкой речи телевизионного диктора. Катя перевела не задумываясь, и тут же поняла, где сын мог увидеть «басооого волька». На прошлых выходных Юрка, против обыкновения, остался дома. Возился с сыновьями, играл в «лошадку», книжки читал, совсем как раньше. Даже сам наводил молочную смесь для маленького Женьки. А вечером, они с Сережкой в обнимку смотрели мультики перед сном. Катя толком не помнила, но был там один, как раз про «басооого волька» с чудным именем. Каждый раз, когда мультяшная зверюга появлялась в кадре, зловеще рыча и щелкая челюстями, Сережка замирал, отчаянно вцепившись в отца. А тот, глядя на сына громко хохотал и прятал его лицо у себя на груди.

— Ну, ерунда какая! — Катя ободряюще улыбнулась. — Нет здесь никакого волка.

Сережка шмыгнул носом, выжидающе глядя на мать.

— А если он к нам придет, — добавила та с готовностью, — мы его метелкой прогоним! Вот так!

Скорчив комично-серьезную физиономию, она показала, как будет гонять волка веником. Сережка, не выдержав, заливисто засмеялся.

— Тише-тише! — Катя приложила палец к губам. — Женька спит уже, наверное, давай-ка и мы тихонечко спать пойдем, ладно?

Послушно кивнув, Сережка вновь оплел мать руками и ногами, как маленький панда. Протестующе хрустнул позвоночник, и Катя понесла сына обратно в спальню. Темнота комнаты кисло пахла подгузниками. Маленький Женька давным-давно сопел, прилипнув губами к опустевшей бутылочке.

Уложив Сережку, Катя присела на край кровати. Сын сдался на удивление быстро, свернулся клубком, уткнулся в подушку, и заснул, но она еще долго сидела, перебирая его жесткие светлые волосы, так похожие на отцовские. Не было ни злости, ни обиды, даже плакать совсем расхотелось. Осталась лишь усталость, серая и тяжелая, как бетонный блок.

Прикрыв дверь в детскую, Катя погасила свет в коридоре. Ощупью добралась до дивана, залезла под одеяло и свернулась в позе эмбриона, подтянув колени едва не к подбородку. Совсем, как испуганный Сережка. Хотелось заснуть, крепко-крепко, и проспать до весны, когда тепло войдет если не в сердце, то хотя бы в тело. С мыслью о том, что давно пора подать на развод, забрать детей, переехать к маме… она так и не успела заснуть.

В дверь постучали.

Вернее, тяжеленная стальная дверь содрогнулась от грохота, точно ее выносили тараном штурмующие замок войска. В полудреме Катя набросила халат и, шлепая босыми ногами по полу, побежала в коридор. Там замерла, пытаясь сообразить, что где она, и что нужно делать. В дверь снова заколотили, остервенело, нетерпеливо. В детской недовольно заканючил во сне Женька. Прильнув к дверному глазку, Катя напряженно вгляделась в темноту, пытаясь разобрать хоть что-то. Лампочка в коридоре перегорела уже неделю назад, но менять ее никто из соседей не торопился.

— Кто там?! — негромко спросила Катя, стараясь унять трусливую дрожь.

Неизвестный ночной гость напугал ее так, что даже волосы на затылке зашевелились. Это не Юрка, точно. Юрка, даже пьяный, никогда не позволит себе разбудить детей.

— Кто та…

Темнота напротив глазка сгустилась и рявкнула, перебивая:

— Открывай, сука!

— Вы с ума сошли! — забормотала она. — Вы куда стучите?! Вы знаете, который час?! У меня здесь дети спят! Уходите, а то полицию вызову!

— Открывай, я сказал! — хриплый голос излучал явную, почти осязаемую угрозу. — Открывай, коза тупая! Если я открою — хуже будет!

Ночной гость забарабанил в дверь с новой силой. «Здоровый… — отрешенно подумала Катя. — Вон, как дверь ходуном ходит. И высокий, зараза, стучит выше глазка…» Она быстро перебрала в уме всех соседей, кто мог по пьяной лавочке ошибиться дверью. Кеша из семнадцатой — тощий незлобливый алкаш, Федор, из двадцать второй, до конца месяца в отпуске, вместе с семьей, а остальные соседи мужского пола — старики-пенсионеры, не вышли ни статью, ни ростом.

— Открывай, коза драная! — заревело по ту сторону двери.

По пустому коридору запрыгало рассерженное эхо. От грохота, в конце концов, проснулись дети. Громко и недовольно заплакал Женька. Почти сразу раздался испуганный голос Сережки:

— Мама! Мам!?

Чувствуя, как начинает сатанеть, Катя прижалась к двери и выкрикнула злобно:

— Все, козлина, допрыгался! Я ментов вызываю!

— Козе-о-ол? — удивленно протянул хриплый голос. — Я — козел?!

Круто развернувшись, Катя бросилась в детскую, успокаивать сыновей. В след ей летел утробный смех, грохот ударов и что-то еще… Катя прислушалась и не поверила своим ушам, — незнакомец пел, неумело, грубо, отчаянно фальшивя:

— Козлятушки, р-р-ребятушки, отопр-р-ритеся, отвор-р-ритеся!

Ваша мать пришла, молочка принесла-а-а!

Подхватив детей на руки, Катя заметалась по дому в поисках телефона. Металлический грохот гонялся за ней по пятам, мешая сосредоточиться. Извиваясь, как червяк на крючке, Женька ревел, так далеко закидывая голову назад, что казалось, она вот-вот отвалится. Его старший брат, глотая слезы, теребил мать за руку.

— Вольк?! Мам?! Там вольк!? Вольк!? Мам?! Мам!?

Телефон обнаружился в кармане халата. Чувствуя, что еще немного, и она сама зайдется в такой истерике, что не унять и десятку психиатров, Катя закинула детей на кровать. Пальцы дрожали, с трудом справляясь с тугим кожаным чехлом. Пришлось прикрикнуть на Сережку, чтобы он помолчал хоть минутку. Тот, конечно же, разревелся еще сильнее. Предоставив детей самим себе, Катя отошла к окну, на ходу набирая номер дежурной части. На третьем гудке трубку сняли, и скучающий голос заученной скороговоркой выдал:

— Увэдэ-дежурный-Симонов…

— У меня тут какой-то пьяный урод двери ломает! — вместо «здравствуйте» выпалила Катя. — А у меня дети! Я ему сказала, чтобы он прекратил, что мили… что полицию вызову, а он…

— Прямо сейчас? — уточнил голос.

— А? Что?

— Прямо сейчас двери ломает?

Прислушавшись, Катерина с удивлением поняла, что в прихожей стоит абсолютная тишина. Раньше, за ревом сыновей этого не было слышно, но сейчас… и почему-то от этого кажущегося спокойствия Кате стало не по себе. Пришло понимание, что входная дверь открыта, и незнакомец уже здесь, в квартире, а у нее в руках только бесполезная телефонная трубка…

— Алло-о? Я спрашиваю, прямо сейчас двери ломает, или нет?

— Нет, — глухо ответила Катя. — Сейчас — нет.

Надо было закричать. Заорать так, чтобы услышали даже на улице. Может хоть соседи выйдут, хотя, конечно, маловероятно, раз уж не появились, пока ей выбивали двери. Трубка что-то монотонно бубнила, про нехватку людей, про большое количество вызовов. Раз нет прямой угрозы, привычно вещал дежурный, то выезжать смысла нет. Но если хулиган вернется, то он непременно отправит за ним наряд. Катя плохо понимала, что он говорит. Взгляд ее притягивал ведущий в коридор дверной проем, заполненный темнотой и тишиной. Ей хотелось завизжать, что уже поздно, и он здесь, и что приехавший наряд найдет лишь три обезображенных тела, но вместо этого она автоматически повторила за дежурным «Всего доброго» и нажала отбой.

Сережка размазывал слезы по лицу. Женька перевернулся на живот, опасно подкатившись к краю дивана. Дети уже не просто плакали — рыдали взахлеб. Но Катю занимала только крадущаяся из коридора тишина. Жуткая, угрожающая, она напоминала хищника, сидящего в засаде. Подойди ближе, говорила она, проверь, все ли в порядке, я подожду…

Сомнамбулой, Катя двинулась вперед. Подсвеченный дисплеем телефона, коридор наполнился колышущимися тенями жутковатого вида. Детский плач остался за спиной, притих, стал глуше, будто его придавили подушкой. Спереди, налипая на лицо тонкой паутиной, стелилась тишина. Катя пыталась убедить себя, что дрожь, покрывающая тело гусиной кожей — это от холода. Но понимала, что врать себе бесполезно. Она отчаянно трусила.

Щелчок выключателя, разогнал тьму. Как живое существо, она втянула обожженные щупальца в лишенные света комнаты. Кроме самой Кати в коридоре оказались шкаф для верхней одежды, да тумбочка для обуви. Дверь надежно закрыта, ночной дебошир убежал, не желая провести ночь в «обезьяннике». От облегчения подкосились ноги, и опустошенная Катя сползла по стене. Несколько минут ей понадобилось, чтобы прийти в себя и вернуться к детям.

Спустя полчаса Катя вновь сидела в детской, пропуская сквозь пальцы Сережкины вихры. Острый приступ дежавю вцепился и не отпускал, — подсознательно Катя ждала, что вот сейчас, с минуты на минуту вновь раздастся громкий требовательный стук и заплачут дети. Но старая хрущевка, окутанная сонным спокойствием мирно дремала в унисон со своими жильцами. Выйдя в коридор, Катя долго смотрела на дверь, не в силах понять, чего она так перепугалась. Обшитый рейками лист металла, на массивных петлях, — такой из гаубицы не пробьешь, не то, что кулаком. Так почему же?

Подойдя к двери вплотную, она встала, как вкопанная, не в силах заставить себя сдвинуть заслонку глазка. Что-то внутри нее противилось, кричало панически: не делай, не делай, бога ради! он все еще стоит там, в темноте! он почует тебя, он увидит свет! не делай! не-от-све-чи-вай! Потянувшиеся, было, к глазку пальцы отдернулись.

Внутренний голос, другой, не трусливой, а смелой Кати, ругался — ты же взрослая женщина, возьми себя в руки! Она действительно обняла себя, будто пытаясь согреться. А потом, найдя, наконец, компромисс, нагнулась, приложив ухо к лакированному дереву чуть повыше замка.

Сначала было тихо. Затем напрягшийся слух уловил обычные звуки, которыми живет всякое немолодое здание. Ничего странного или опасного. Скрип перекрытий, да завывание сквозняков в оконных рамах, перебивало лишь Катино сиплое шумное дыхание. Горячее, жадное, оно сочилось голодной слюной и…

Зажав рот рукой, Катя отпрянула. Это не ее, вовсе не ее дыхание! Кто-то действительно стоит там, в темноте… выжидая, когда глупая маленькая Катя откроет дверь и высунет свою глупую маленькую головку в коридор, чтобы посмотреть, не ушел ли вольк, вольк, страшный вольк, страшный серый вольк… Скрипнула половица под ногой, и в ответ, тотчас же, из-за двери донеслось гортанное клокотание. По бетонному полу зацокали… когти? Этот урод что, собаку в подъезд приволок?

С бешено колотящимся сердцем, Катерина пошла на кухню. Значит этот подонок не ушел. Сидит там, на ступеньках, пускает пьяные слюни, сопит, как паровой катер. Может он заснул? А как же собака? В нерешительности Катя пролистала «горячий список» телефонных номеров. Полиция, скорая, спасатели, аварийная служба, Юрка… Юрка. Палец ткнул кнопку набора раньше, чем разум попытался его остановить. Сгорая от стыда, мысленно ругая себя, на чем свет стоит, Катя приложила трубку к уху, с надеждой вслушиваясь в далекие безразличные гудки.

— Да? — недовольно проворчал заспанный голос.

Он спал. Третий час ночи, и он, конечно же, спал. Не дома. От обиды защипало в носу и затряслась нижняя губа. И все это разом смыло одну мысль, назойливой мухой жужжащую где-то в подкорке. Не дающую покоя мысль о том, что тот, кто рычал за дверью, был гораздо, гораздо выше даже очень крупной собаки.

— Говорить будем, или в трубку сопеть? — в последние месяцы, общаясь с женой Юра терял терпение в считанные секунды.

— Юрочка, Юрка… — обида и страх, объединившись, взяли верх над самоконтролем, выплеснулись наружу горьким плачем. — Ю-юр-ка-а-а…

— Хорош сопли жевать! Что случилось?!

Он старался говорить строго, но Катя чувствовала, слышала — муж волнуется. Переживает. Может не из-за нее, но уж из-за детей точно. Как плотину прорвало, Катя вывалила на него весь накопившийся ужас, все бессонные ночи, всю недоласканность и недолюбленность. Сквозь слезы она жаловалась на неугомонных, сводящих с ума детей, на бессонницу, на одиночество, на пьяного психа, пытавшегося выломать дверь, на устойчивое желание напиться в стельку… А Юрка слушал, не перебивая, лишь изредка вставляя неловкие извинения.

— Так, тихо, тихо, спокойно, — сказал Юра. — Он ушел? Где он сейчас?

— Ушел, — Катя трубно высморкалась в кухонное полотенце. — Не знаю. В дверь не долбит больше, но мне кажется, что он там, в подъезде стоит. С собакой.

— С какой собакой?

— Откуда я знаю? — огрызнулась Катя. — С большой. Сидит там, рычит, я слышала.

Она помолчала, а потом выпалила, жалобно:

— Юр, приезжай скорее! Я так устала, так перепугалась… я у тебя такая трусиха, да?

От этого попрошайничества Катя ощущала себя премерзко, но все же, как хотелось услышать до боли родное «да, ты у меня…». У меня…

— Сейчас, такси вызову, — буркнул Юра. — Минут через пятнадцать-двадцать жди…

— Жду, — прошептала Катя.

Муж повесил трубку. Но еще до того, как палец его нажал на кнопку, Катя успела услышать заспанный женский голос:

— Опять твоя истеричка?

Вся кажущаяся связь пропала в мгновение ока. Ничего уже у них не склеится, ничего не станет, как прежде. Но хотя бы плакать расхотелось. В этой квартире без того пролилось слишком много слез — детских, женских, обидных, злых, от раздражения, от непонимания. Катя чувствовала себя, словно на нее вылили ведро отборных помоев. Нестерпимо захотелось помыться, встать под обжигающий душ и мочалкой содрать эту мерзость.

Катя прошлепала в ванную, на ходу скидывая халат, стягивая ночную рубашку и трусики. Перед тем, как закрыть дверь, обернулась, разглядывая короткую дорожку из снятой одежды, будто кто-то срывал ее в приступе необузданной страсти. Но нет, страсти в этом доме не было уже очень-очень давно. Стараясь не смотреть на себя в зеркало, Катя шагнула в ванну. Задернув шторку, вывернула краны на максимум и села, обхватив колени руками. Так и сидела, среди воды и пара, подставив спину колючим струям. Она начисто забыла о времени. Даже вздрогнула от испуга, услышав щелчок замка в коридоре. Ворвавшийся в квартиру сквозняк мягко толкнул душевую шторку, словно кто-то провел по ней рукой с другой стороны.

Катя встала, выпрямляясь во весь рост. Тугие струи переползли со спины на затылок. Икры закололо. Сколько же она так просидела? Юрка сказал, минут через двадцать… Выключив воду, Катя ступила на холодный кафель. Наскоро вытерла голову, вышла в коридор, на ходу обматываясь полотенцем.

Красная куртка мужа висела на ручке шкафа. Катя со вздохом перевесила ее внутрь. Мимоходом обратила внимание на свежее пятно, огромной темной кляксой расплывшееся возле ворота. Стошнило Юрку, что ли? Голос, кажется, был трезвый. Хотя пойди там разбери, по двум предложениям. Катя осмотрелась, ища мужнину обувь. Ботинок нигде не было. Зато были грязные следы, ведущие в спальню. Точно, пьяный.

Скривившись, Катя вернулась в ванную за половой тряпкой и быстро смахнула грязь с линолеума. Вымыла руки, натянула свежее белье. На минутку задумалась, не лечь ли сегодня рядом с Сережкой, но быстро отбросила эту мысль. Место жены — подле мужа, любила говаривать зануда-свекровь. Да и не выспаться нормально на крохотной полуторке, рядом с беспокойным ребенком.

Выключив свет, Катя пару секунд постояла, выжидая, пока привыкнут глаза. В комнате было светлее, чем в коридоре. Уличные фонари посылали в окна рассеянный желтоватый свет. Юрка лежал на диване, закутавшись в одеяло. То ли действительно спал, то ли прикидывался. Катя присела рядом, впервые за бесконечно долгую ночь, почувствовав себя спокойно. Муж рядом, большой и сильный, с ним ничего не страшно. Вздумай кто барабанить в дверь, выйдет и руки переломает! На мгновение все обиды отошли на задний план, смытые благодарной нежностью. Неожиданно для себя Катя протянула руку и погладила любимую взъерошенную голову.

Пальцы наткнулись на что-то жесткое, неправильной треугольной формы. Грубые волоски кольнули подушечки. Лежащая фигура приподнялась, сбрасывая с себя задрожавшую Катину руку. Темный силуэт все поднимался и поднимался, заслоняя собой окно. Одеяло скользнуло на пол, остро запахло псиной и гнилым мясом.

— Ну, давай, — негромко прохрипела темнота, — спроси, почему у меня такие большие зубы?…