«Я закурил. Приподнявшись в поисках пепельницы, я замер от неожиданности, увидев содержимое эмалированного лотка. Ухо, три пальца, кисть руки, щека от века до губы… Они лежали как попало в лотке, еще дыша жизнью, будто только что отрезанные. Мне стало не по себе. Они казались более настоящими, чем настоящие. Честно говоря, даже и в голову не приходило, что слишком точная копия может производить такое тягостное впечатление. Хотя достаточно было посмотреть на срезы, чтобы убедиться, что это всего лишь пластиковые муляжи, мне все равно казалось, что я ощущаю запах смерти».
«Чужое лицо» Кобо Абэ.
С этого момента начинается лента Тесигахара. Дальше выясняется, что господин Окуяма (Тацуя Накадай) получил на производстве травму, изуродовавшую его лицо. Он ходит с 
забинтованным лицом на работу, пугая своим видом сослуживцев, а дома жена, дрожащим голосом предлагающая супругу чай, отказывает ему по ночам в близости. Окуяма находит врача, который обещает сотворить маску, благодаря которой можно излечиться от диктата изуродованного лица и даже начать новую жизнь. Доктор предостерегает пациента: «Однако, новое лицо может завладеть Вами, поэтому говорите мне обо всех своих чувствах». Но у чужого лица свои планы.
За два года до эпохального «Отвращения» Полански и «Часа волка» Бергмана Тесигахара пристально изучает приливы безумия, патологий и болезнетворных желаний. Взяв за основу нервную прозу Абэ, режиссер открывает врата личного ада, в котором нет места цвету, все выжжено жидким воздухом, 
сочащимся из углов утлых комнатушек, в которых прячет свою боль Окуяма. Его разговоры с доктором дышат непониманием, их диалоги слеплены из нелогичных предложений и выводов, похоже на «снег идет, потому что Рим — столица мира». Доктор усталым лицом выражает тоску, предполагая, что армия чужих лиц изменит мир, в котором более не будет ни свободы, ни преступлений. Окияма юлит, обдумывая месть. Показывать уродство главного героя режиссер не намерен, он то закрывает раны спиной медсестры, то искажает изображение стеклянной колбой.
Очень странно в картине сервирован звук. Там — игра на бокалах, причем черного цвета, потому что этот гул впивается в виски, передавая чувства смятения и ужаса. Вот Окияма идет за девушкой. Он в черном, она — в белом. Улицы полны людей, наверняка шумят машины, но эти звуки уничтожены, есть 
только стенания стекла, грубые, заунывные, волнующие. Потом главный герой сядет за столик рядом с девушкой, их флирт показан безупречно. Камера прячется под столом, уставившись на ноги, которые танцуют страсть, а голоса небрежно говорят о чепухе.
По фильму ходит девушка. Ее лицо также обезображено. Не полностью, только правая половина. Ее закрывают густые волосы. Девушка не верит, что кто-то будет любить ее такой. Но становится ясно, что чужое лицо она не примерила бы. Для нее уродство — всего лишь невозможность любви, а вот для Окиямы…
Пульс картины учащается, сцены и слова повторяются — то явно, то наизнанку. Кино это похоже на театр абсурда — жесты, декорации, эстетика тишины, пинг-понг фраз — все оттуда. Экран будто смазан чем-то вязким и удушающим, камера то смотрит издалека, то набрасывается на лица, как 
хищник… и замирает. Стоп-кадры — самая странная находка фильма. Они появляются без причины, резко показывают лица, лица, лица в какой-то невзрачный момент, но именно эту непринужденность не может дать Окуяме чужое лицо, купленное в кафе. Эти стоп-кадры кидают в разум зрителя дрожь, смущение, заставляют сбежать, заглянуть в зеркало. Финал ужасен, эту задумку впоследствии использовал Алан Паркер в фильме «Стена». А камера кинется смотреть в закатное солнце, чтобы потом остудить себя в ночи черной туши.
ЗЫ. Кобо Абэ исполнил камео в этой ленте. Он сидит где-то в немецком баре, где миловидная дева поет про гештальт. Единственная его роль, ему, видимо, захотелось посмотреть поближе на жизнь масок, повелевающих хозяевами.
Loading ...
Добавить комментарий