Аналитический обзор шокового хоррора «Страна призраков» для тех, кто посмотрел и хочет глубже понять картину. Или не смотрел, но хочет точно знать — чего ожидать. Текст содержит спойлеры (примечание администрации).
Американский кино-штамп как художественное средство для передачи психоза во французском фильме.
«Страна призраков» П. Ложье – парадоксальная сказка о взрослении людей, навсегда оставшихся детьми. Прежде всего, сказка эта философская, хотя завёрнута в яркую оболочку крови и насилия. Чтобы понять, уместна ли такая обёртка, придётся буквально ворошить грязное белье девочек и копаться в чулках их изнасилованной куклы, разгребая останки убитой мамы героинь. Пойти на такое готов не каждый зритель, так что может показаться, что французский режиссёр сделал ставку на скандальности и провокационности образов. Действительно, тенденция к провокационности присутствует в творчестве Ложье. Яркий пример чему — его ранняя картина «Мученицы» (2008), где раскрытие образов девушек-героинь было основным в подаче режиссёра и показало современную женщину с иной, непривычной нам стороны.
Образы же героев в «Доме призраков» начинают раскрываться с самого начала, когда похожая на проститутку мать везёт своих дочерей в новое место жительства. Девочки – флегматичная интеллектуалка, желающая стать писательницей, и саркастичная нимфетка, обиженная на мир, — ссорятся ещё в машине. Как видим, герои фильма яркие и отсылают нас к «Мученицам». Они одним существованием намекают на конфликт. Может показаться, что он будет завязан именно на неприятии девочками друг друга, а упомянутое насилие объединит сестер во взаимной вражде и пролитии крови. Действительно, страдания объединят Веру и Бет, но не так, как кажется на первый взгляд. На самом деле, причиной страданий окажется не вражда, а «потустороннего» вида дом, куда переезжают героини.
Штамп с домом, в котором происходят странные события, прочно укоренился в «американском» кино. Только Ложье – не голливудский режиссер и знакомые всем образы подаёт не так, как принято в «традиционной», изжившей себя, манере. Поэтому дом в фильме французского мастера – отнюдь не главный образ: режиссёр акцентирует внимание зрителя именно на девочках и матери, которые переживают нападение маньяков. К появлению последних Ложье готовит зрителя тщательно, показывая в кадре фургончик садистов, которые преследует героинь с самого начала фильма. Конечно, «зло в фургончике» – ещё один штамп, только кинговский и более избитый, чем голливудские. Но следует признать, что здесь он не оставляет неприятного осадка, потому что появляется уместно. Поэтому, что бы не приходилось говорить о «чистоте» авторского стиля, нужно сделать далеко идущий вывод, что:
тривиальные образы в «Доме призраков» — не штампы, а инструменты для оригинального сюжетного хода.
Хода, который не заставляет себя ждать.
На оригинальный сюжетный поворот указывает кино-символика картины. «Штампованный» дом в работе Ложье является основной метафорой, несущей стеной всей его психологической конструкции. Стены жилья играют в сюжете особую роль, заставляя героинь раскрываться по-иному и проявлять свои глубинные страхи. Ведь дом — символ человеческого подсознания, которое часто сокрыто и принимает в авторских картинах вид потустороннего. Французский мастер только подтверждает это правило, создавая атмосферу «потусторонности» не только психологическими манипуляциями с контекстом картинки, но и чисто технически. Ложье использует специфическую технику съёмки, когда камера не фокусируется отдельно на крупном/малом планах, а охватывает большие и малые объекты одновременно. Из-за чего мелкие детали подаются как неотъемлемая часть общей картинки, а декорации за счёт детализации получают бо́льшую глубину. Таким образом, простым балансом деталей формируется иная реальность. Которая оттеняет метафоричность дома, представляя его в конце фильма с неожиданной стороны.
Неожиданная сторона реальности раскрывается внезапно, когда героиня Бет осознает, что напавшие на её семью маньяки никуда не ушли. Отморозки здесь, в новом доме, являющимся их мастерской и театром. За его кулисами один маньяк наряжает жертв в кукол, а другой играется с ними «по-взрослому»: нежностями и лаской, что сменяются похотливым насилием. Прекратить его невозможно, ибо защитница-мать умерла от ножа одного из садистов. Инструментом такого твиста выступает не только дом, но и сама Бет, жизнь которой оказывается фикцией, так как развивалась в границах выдуманной реальности. В том, выдуманном мире, флегматичная интеллектуалка превратилась в степенную писательницу, сумев пережить нападение маньяков, а саркастичная нимфетка осталась из-за травмы в «злом» мире и деградировала в ненависти к нему. Но Ложье не был бы самим собой, если бы позволил одной героине так просто пережить кошмар.
Француз не изменяет своим традициям, появившимся после «Мучениц» и погружает Бет в упомянутую пучину крови и насилия. Степенная девушка обнаруживает себя в детстве, которое оказывается не прошлым, а настоящим. Писательская карьера превращается в выдуманную историю, и мечты интеллектуалки о будущем рушатся. На лживость выдуманного мира Бет указывает её сестра, которую та ранее считала шизофреничкой, впавшей в детство на почве пережитого кошмара. Такой сюжетный твист переворачивает первичное впечатление зрителя о героях, меняя их местами. «Сумасшедшая» сестра оказывается стоиком, принявшим объективную реальность, а вторая, «здоровая», оказывается невротиком, погружённым в свои желания.
Психологический опыт обнаружения себя в ином, враждебном мире ещё сильнее травмирует Бет. Следует сделать небольшой экскурс в психоанализ и сказать, что такому опыту всегда предшествует ещё одна, ранняя травма, из-за которой эго, не в силах терпеть боль, покидает объективную реальность и уходит в выдуманный мир. Например, в случае с Бет превращается в состоявшегося писателя. Вторичное возвращение только усугубляет травму, заставляя переживать её снова – тогда опыт становится цикличным, замкнутым и почти всегда ведёт к регрессу сознания или его распаду. С Бет же несколько наоборот. Она настолько травмирована, что даже после возвращения не воспринимает объективную реальность как настоящую. Дом-театр вокруг выглядит лишь фундаментом выдуманного мира: он полон образов и вещей «взрослого оттуда», которое кажется девочке более желанным и поэтому реальным. «Взрослого» здесь – ключевое слово. Ведь главное, за что цепляется девочка в фантазиях – это образ себя как зрелой женщины, для которой писательство – единственное средство реализоваться и повзрослеть. Потому что взрослую личность травмировать тяжелее: она не кукла, которую можно изнасиловать, а потом сломать.
В итоге зритель наблюдает, как психика Бет раскалывается на «зрелую» и «детскую» части — девочка переживает раздвоение личности. Первая часть – умна, взвешена, рассудительна и взрослеет очень быстро, опережая в развитии сверстницу-сестру, а другая регрессирует, оставшись ребёнком, заложником травмы. Быстрое взросление героини отчётливо проявляется в конце фильма. На раздвоение намекает и простая с виду деталь: дом на повороте. Он словно указывает на то, что альтернативное эго формируется, когда часть сознания раскалывается и сворачивает «не в ту сторону» — как поезд, часть состава которого отсоединилась и продолжила свой путь по другой ветке.
Сюжетный ход с раскалыванием детской личности Ложье повторяет несколько раз, как бы намекая на цикличность психического регресса Бет. Действительно, может показаться, что девочка, не в силах вынести окружающие насилие, не ищет выхода из ситуации, а пассивно отвергает враждебную среду. Но так кажется на первый взгляд.
Отрицание боли и нежелание признавать породившую её реальность не всегда признак упадка и регресса. Они позволяют уйти от этой боли, чтобы не находиться в границах связанной с ней реальности и, тем самым, за эти границы выйти. Уйти от проблемы, превознесшись над ней. Таким образом, можно сделать вывод, что слабость и инфантильность Бет позволили ей сохранить свою личность, а привычка выдумывать приемлемый для существования мир дали возможность его создать. Ведь в конце, оказавшись освобождённой из сексуального плена, «взрослая девочка» Бет лежит на медицинской коляске и признаётся, что хочет писать рассказы. Так нереальная когда-то фантазия о писательстве оказывается будущим, а пережитая боль – его фундаментом.
Но здесь следует задуматься, кто будет писать эти рассказы: пережившая травму, взрослая девочка-кукла или женщина, познавшая насилие в собственном доме… своём подсознании?
Добавить комментарий