Есть фильмы, которые напоминают мне стихи. Чем стихотворное отличается от прозаического? Повышенной иррациональностью и выражения, и сути, повышенной чувственностью, дерзостью, нервностью, болевой нежностью, мятежностью… Спокойный поэт – мертвый поэт.
«Любовь – это идеальное преступление». Даже эстетское название фильма братьев Арно и Жан-Мари Ларьё как сконцентрированное в одной строке стихотворение о боли, любви и смерти (три кита искусства испокон веков). И игра Амальрика — словно выдохнутые стихи, полупрозрачна, призрачна, недоговорена, исполнена какого-то восторженного недоумения. Матье Амальрик – редчайший актер, способный передать расширение пределов личности, интенсивность чувственной жизни, способный одновременно выразить мужчину и мальчика, убийцу и жертву, меланхолию хлороформированного, лунатически заплутавшего сознания и гон страсти по острию бритвы. Он обладает даром стопроцентной интимности (полушепота, полуслова, полунамека). Ему не идет громко думать, делать, говорить. Он играет роль Марка, будто пишет символическую поэму, загадывая загадки, заставляя любоваться экзальтированностью и сонностью – одинаково неуместными в несчастье, ужасе и тьме.
Запомнилась фраза из фильма: «Погружаясь в пейзаж, вы прежде всего погружаетесь в себя». Кажется, пейзаж — это единственное чистосердечное признание в детективном творении братьев Ларьё. В снегах, которыми окружил себя Марк, застыло что-то чрезмерно личное… Герметичная келья одиночества — безмолвие и боль белизны. И лишь изредка — крик красного на белом. Так выливается звериное тепло, так вытекает – капля за каплей – чужая кровь любви из души, которая давно стала гниющей сокровищницей прошлого.
Ледяные деревья зимы. Горькое, словно соль, пиршество снегов. Горы острые, как углы одиночества. Пропасть влюблённостей. …И только одна – первая и последняя — любовь. Полуоткрытая дверь в возможное. Оттаивание замерзшего нутра. Мука, похожая на восхищение. Тончайшая нить, которая обязательно порвется, – судьбы, любви.
Марк, ты этого не выбирал. Ты думал, что рожден, чтобы положить конец боли. Что ты ее сожжешь иль заморозишь — и тем вылечишь. Только, память — оборотная сторона мертвеющего сердца – все время стучит в заколоченные двери прошлого. И весь ты — отражение в одиноком окне. Тебя двое. Световой блик памяти — мальчик, что деревенел под ударами мамы, когда отец молчал, и тот, второй, рыщущий в поисках ненужной любви зверь, что забирал жизни будущих матерей. Борьба за несуществованье мамы… Только чтобы ее не было — ни рядом, ни далеко – нигде! «Если бы я тебя не любил, я бы не был так жесток».
Любовь в уродливом сердце – это смерть, ну, а смерть, как известно, — финал любого идеального преступления. Твое последнее письмо – два вопроса и один ответ: «Настоящая любовь – возможна ли она? Нужна ли она? Любовь – это идеальное преступление». Так в чем идеальность преступления любви, Марк? В том, что она невозможна и не нужна? И при этом нужна и возможна?
Потому что в ней нет ни убийцы, ни жертвы, более того — жертва и преследователь едины?
Потому что она выхождение из себя, полное перерождение, когда преступник становится жертвой? Потому что она отпускает из тюрьмы, даруя свободу, даже если на освобождающей двери написано «смерть»? Потому что она выше морали, судьбы, счастья, совести?.. Потому что пейзаж души тончайше сработанного робота, лунатика и паралитика чувств перевоплощается из снега в пожар. В огненную чистоту финала, из которого исключено все, кроме неизбежного.
P.S. В фильме Ларьё много приветов Клоду Шабролю, закончу так: пусть умрет зверь, но и человек тоже, оба они должны умереть.
Страница фильма «Любовь – это идеальное преступление» в КЛУБ-КРИКе
Loading ...
Добавить комментарий