Предисловие от КЛУБ-КРИКа:
Остались считанные дни до объявления результатов отбора хоррор-рассказов в уже четвертый (!) том антологии «Самая Страшная Книга» — но мы уже заранее знаем названия некоторых рассказов, которые добыли себе право на место в сборнике в честном конкурсном бою под названием «Чертова дюжина». КЛУБ-КРИК отметился в том конкурсе в жюри, и в качестве нашего победителя мы объявили рассказ «Крапива» Дмитрия Костюкевича и Максима Кабира (заметили сколько букв «К»? 🙂 ) «Крапива» и войдет в «Самую Страшную Книгу 2017», а мы рады поделиться с вами новыми рассказами этих замечательных авторов! Начинаем с рассказа «Фонари» Дмитрия Костюкевича! Приятно-страшного чтения!
ФОНАРИ
1.
Когда вдоль трассы зажглись желтушные фонари, четверо друзей свернули с асфальта на бетонку, которую сменила гравийка. Вскоре блуждали по грунтовке, распугивая мотоциклетным рёвом обитателей ветвей и канав.
Первым дома заметил Тмин. Постучал Кирю по шлему, ткнул пальцем через плечо – в ночь, в неизвестность – и крикнул:
– Деревня!
Через несколько минут Киря остановил мотоцикл. Подкатил Гвоздь с Сявой.
– Чего застыли?.. Ох, ты ж! – Худосочный Гвоздь наткнулся взглядом на абрисы забора и треугольной крыши.
– Тмин углядел, – сказал Киря, с облегчением стягивая шлем, забрало которого запотевало из-за плохой вентиляции. – Я бы и не заметил.
– Глазастый. – Сява слез с сидения и поднял на лоб защитные очки.
– Бери пример, – посоветовал Киря. – Целое озеро найти не можешь.
Дорогу на место знал только Сява. Божился, что рыбачил со стариком на злополучном озере («два мешка сомов натаскали!»), но к сумеркам авторитет «следопыта» скатился в придорожную пыль.
– Да хорош, мужики, на прошлом перекуре песочили. Хрен его знает, куда тот поворот делся.
– Поворот хрен знает где, – сказал Киря задумчиво. Он поставил мотоцикл на боковую подножку и повесил шлем на руль возле зеркала. – Нормально, друг, найдём. Это я так… подустал.
– Да понятно, – кивнул Сява. – Сам о жареном сале мечтаю.
– С тебя уха, когда доберёмся.
– Замётано. Киря…
– А?
– Хорошо, что вернулся.
Киря кивнул.
На рыбалку он поехал ради прошлого. Не лежала душа к червякам да поклёвке, а вот к компании друзей, с которыми не виделся больше трёх лет – это да, это «погнали, мужики, с меня палатка». Тмин, если не растерял любви к Японии, включит у костра своё радио без кнопок и колёсиков: слушайте, удивляйтесь. А вот Гвоздь с Сявой – эти настоящие рыбаки: прорезиненные плащи, привады, прикормка, морды в комарах, пепел на сапогах, ночь на пирсе…
«Что выйдет из этой поездки? Какими людьми мы стали?»
На всю улицу не горел ни один фонарь. Коридор с чумазыми стенами и потолком. Деревянные домики проступали неохотно, точно блуждающие в тумане корабли.
– Там свет горит, – сказал Тмин.
– Пошли, – пожал плечами Киря. – Может, подскажут.
Гвоздь включил фонарик. Двинули за Тмином на тускло-оранжевый прямоугольник, исполосованный проседью забора. За воротами выла собака. Пахло болотом.
На стук никто не выходил, только всё больше бесновалась псина.
– Ну, кто через калитку махнёт? – спросил Гвоздь.
– Я полезу, – вызвался Тмин.
– У нас доброволец. Потом ужастик напишешь про заброшенный дом и тявку-оборотня. Очки спрячь, а то с черепа слетят.
Киря подсадил Тмина и двинул вдоль штакетин. Не хватало планок. На одном из столбов висело пластиковое детское ведёрко. Сквозь невысокие скелеты деревьев Киря видел окна, тусклый, почти болезненный свет которых словно никуда не вёл, ничего за собой не скрывал. В огороде сидел притихший пёс. Свинцовая луна покачивала мрак над будкой, растекалась блестящей лужей в наполненном дождём корыте.
Киря медленно ступал по траве, достигающей высоты колен, прислушиваясь к зыбкому ночному шепотку. Так шепчет отпустившая звук струна. Кто-то застучал по стеклу… ах да, Тмин призывает хозяев помочь заплутавшим путникам.
Из темноты на забор прыгнула собака. Внезапно, громко: сначала лай, потом щелчок зубов и лязг цепи. Словно выплеснутая в лицо вода.
– Твою ж мать, – дёрнулся Киря. Сердце ёкнуло. – Ну, отлично… напугала, как пацанёнка…
Пёс рвал цепь. Гнусное ощущение – тело предало, дало слабину.
– Пшла вон, шавка!
У ворот курили низенький Сява и длинный Гвоздь. Они напоминали диаграмму из двух столбиков. Впрочем, в драке Киря поставил бы на коротышку Сяву – выросли вместе, видел друга в деле. Не Сява, а обколотый адреналином Джеки Чан. Через день кулаками махал, не спускал никому. Давно это было, словно и не с ними… Тмин сказал, что у Сявы годовалый сынишка, надо будет у костра порасспросить: Сяву, всех.
– А? – незлобиво улыбался Гвоздь. Если верить Тмину, Гвоздь так и не женился: жил с больной матерью, ухаживал, помогал. – Подсадила, лохматая, на измену?
– Есть такое, – кивнул Киря.
Сява посмеивался дымом в кулак.
Тут что-то ударилось в ворота со стороны участка, а потом с пыхтением полезло вверх. Калитка тряслась, дужка навесного замка противно тёрлась о скобы. Над воротами всплыло тёмное пятно. Киря заметил, как дёрнулась в руке Гвоздя сигарета.
– Тми-ин, – покачал головой Сява, – скалолаз-самоучка.
«Головастый монстр» тихо выругался. Тмин по-прежнему был в шлеме, с поднятой, вместе со стеклом, подбородочной частью (такие гибриды подходят очкарикам). Выглядел он растерянным.
– Ну что там? – спросил Киря.
Тмин спрыгнул и молча заспешил к мотоциклам. Он что-то сжимал в руке.
– Эй! Что там? Куда пошёл?
Тмин замер, обернулся и прошептал:
– Не ори. Поехали.
Киря глянул на Сяву, потом на Гвоздя, пожал плечами и пошёл следом.
Тмин постукивал какой-то крестовиной по багажнику «Сузуки».
Киря любил своего японского «коня». Четыре цилиндра, минимум пластика, вместительный бак. И пару штрихов от себя: галогенки-противотуманки на дугах переднего крыла, поднятый глушитель, автомобильные спидометр и тахометр (пришлось повозиться с заменой конденсатора и настройкой, чтобы показания не занижались в два раза). Приятно было найти мотоцикл в гараже отца, словно извлечь из потерянной страны, и почувствовать под собой. Гвоздь тоже катал на «японце», точней, на «японке» – «Хонде», на сто кубов мощнее Кириного байка.
В руке Тмина был крест. Две ветки, скреплённые полосками коры. На заострённый конец длинной ветки налипли комья земли.
Кире стало не по себе.
– Тмин?.. Пашка?
Взгляд Тмина тянулся к дому, словно язык к больному зубу. В окнах горел свет.
– Давайте просто уедем отсюда, хорошо?
– Зачем тебе это?
Тмин глянул на крест, который опускал на багажник и тут же поднимал. Глянул, словно впервые. На его лице отразился страх, страх и изумление.
– Где ты это взял?
Тмин отшвырнул крест, но ничего не ответил.
– Что за молчанка, Тмин? – спросил Гвоздь, устраиваясь на месте пилота и напяливая шлем.
– Давай потом? – Тмин по-прежнему шептал.
– Давай сейчас, – настаивал Гвоздь.
Киря не вмешивался. Стоял у байка и смотрел на Тмина, на друга, решившего нагнать невнятной жути: шёпот, нервозная спешка, дурацкий крест, который втыкают у могилки животного…
«Поехали». Впрочем, услышать под собой урчание двигателя и резко дать газу Киря хотел и без просьбы Тмина. Ему не нравилось это место, эта гадская деревня с дикой собачиной и слепыми фонарями.
– Не надо здесь оставаться…
– Что ты там шепчешь? Что в избе приметил?
Тмин посмотрел на Гвоздя.
– Гроб! Хочешь слазить и глянуть?
– Да лан? Пустой?
Тмин кусал губы.
– Тётка в нём… или девка. А больше никого… Комнатушки две, свечи горят… Постучал я, а потом гроб увидел… Поехали, а?
Гвоздь открыл рот – Киря почти видел, как на языке друга вызревает чёрная ягода колкости, – но ничего не сказал, сглотнул и нажал на лапку сцепления.
Киря залез на мотоцикл. Руки Тмина обхватили, точно ремень безопасности.
Они проехали мимо металлических ворот и, медленно, словно откланиваясь, покатили прочь. Пёс прощался заливистым лаем, как умел, как хотел. Животное бросилось на забор, но Киря ждал этого, да и верхом на байке его страшил разве что пустой бак.
– Кабысдох, соси кости,– бросил он собаке.
Загорелся фонарь. За их спинами, тот, что рядом с домом.
Киря затормозил и обернулся.
Свет лениво стекал на землю, внутри жёлтого конуса металась мошкара. Деревянный столб пятнала гниль, к внутренней поверхности ржавого колпака, на вид способного обратиться в прах от сильного дождя, прилипло что-то тёмное и крылатое, возможно, летучая мышь. В уличном фонаре не было ничего волшебного и почтенного. Он не походил на старого «служаку» из сказки Андерсена: не горевал по скорой разлуке с ночным сторожем, исправно чистящим лампу и наливающим в неё ворвань, не страшился переплавки или ссылки на какой-нибудь мост. Вовсе нет.
Фонарь следил за друзьями глазом озлобленного создания.
Тмин молча смотрел перед собой. Даже не обернулся. На этот раз его просьбы и не требовалось – Киря отпустил тормоз и позволил «Сузуки» показать всю прыть.
До́ма прятались от луны в чёрной вате низкого тумана, но от друзей не хоронились, проглядывая по обе стороны дороги: то полуразрушенной трубой, то покосившимися столбами ворот, то оконцем, в глубине которого бился мотылёк огня. Деревня – как оказалось, не маленькая – словно выставляла напоказ увечные части, провожала упрёком. А ещё угрозой, звучащей в безлюдности. На улице – ни одной живой души. Понятно, ночь, но что она для молодёжи? Когда мешала прогулкам, разборкам и поцелуям?
Деревня осталась позади, и Киря испытал облегчение.
2.
Поворот-хрен-знает-где нашли почти сразу, стоило лишь вернуться на трассу и покатить в сторону города.
– Он, родимый, он, – довольно сказал Сява. – Вот, где прятался.
– Мы же здесь проезжали, – засомневался Киря.
Грунтовка поросла жёсткой травой, но съезд хорошо просматривался – если уж ночью углядели…
– Так с другой стороны нахлынули, – сказал Гвоздь.
Киря нехотя кивнул. Отыскавшаяся дорога «не доставила» – в мыслях Киря уже мчался домой, с чёрными крыльями косухи за спиной, с рычащей подпевкой мотора. Ночь воспоминаний на квартире Тмина сейчас казалась оптимальным вариантом.
Близость озера словно освежила Тмина. Как только заглушили двигатели, спешились и стали искать место для палатки, он оживился:
– А тот посёлок вполне мог сойти за мистическую деревню Инунаки. Только таблички не хватало: «Законы Японии здесь не действуют».
– Совсем не уважаешь родной фольклор, – усмехнулся Киря, толкая мотоцикл по веткам и хвое. Его тоже отпустило: поганый липкий страх остался позади. Источился. – Адаптируй тогда. Законы России… хотя, где они сейчас действуют?
– Всё, на месте, – объявил Сява, реабилитируясь за прошлые промахи. – Дельная поляна, здесь с батей по весне и рыбачили.
Они стояли под ночным небом, среди толстых чёрных стволов, которые начинали щетиниться лишь высоко над головой. Прямо перед ними сияло озеро, неровный осколок стекла, по которому струился лунный свет. Серебристое свечение вытекало на берег – так в стакан по ножу наливают второй слой коктейля. Справа, у камышей, поляна заканчивалась чёрным наростом пирса.
В ветвях гукнула сова. Киря отключил фонарик, хватало усилий луны и воды.
На месте.
На установку палатки и подготовку ямы для костра ушло больше часа. Когда сели у огня, до рассвета оставалось рукой подать – протяни над зеркалом озера, сквозь лес, и коснись. Или жди: горизонт сам просядет под розовое марево.
По чёрной воде стелился шелковистый туман.
– Между первой и второй… – Киря нанизал на самопальный шампур кусочек сала. – Начисляй.
– Исправлюсь. – Сява взвесил в руке перелитый в полторашку коньяк.
Киря часто представлял, какой будет эта встреча, несколько дней вместе со старыми друзьями, с которыми так редко общался последние годы. Осталось ли то, что связывало их раньше, то, что пошатнулось из-за одной ошибки, там, в прошлом, пять лет назад… не декорации взросления, в которых было всё – от пьяных угаров до стычек двор на двор, и из которых они выросли… нет, другое, нечто большее, что стояло за всем этим, и что позволило им измениться, повзрослеть, не разбежаться окончательно, вновь встретиться… Что стало с их дружбой?
Мысли об этом всегда шли с надрывом, сбивчивой чередой вопросов и воспоминаний, по-другому у Кири не выходило. Возможно, в настоящей дружбе, как и в любви, по-другому и нельзя.
Ломти чёрного хлеба пропитывались жиром. Потрескивали угли.
– Хотите попугаться? – спросил Тмин.
– Пуганые, – с ленцой сказал Гвоздь. Он по-прежнему вёл себя немного безразлично и заносчиво, но Киря чувствовал, что сейчас это напускное. Некоторые привычки превращаются в маски.
– Вам понравится. Японские городские легенды…
– Ну, началось.
Киря улыбнулся: в голову пришла та же мысль.
Пашка Зарицкий получил кличку Тмин как раз благодаря одной из легенд страны восходящего солнца. Любовь к Японии проклюнулась у Тмина в школе. Скромный, но общительный Пашка увлёкся мангой и аниме («рисованные девчушки с разноцветными волосами и глазами на пол-лица, вот и всё», – считал Киря), пото́м культурой и оружием, затем плотно подсел на японскую демонологию и мифологию. А «Тмин» – это от «Ад Томино», чтобы по-русски звучало, кукиш тебе Пашка, а не самурайский колорит.
– Есть одно проклятое стихотворение, – сказал как-то Тмин (тогда ещё Пашка «Ботан» Зарицкий), – «Ад Томино» называется. Оно о мальчике Томино, который после смерти попал в ад. Тот, кто прочитает этот стих не вслух, тоже умрёт.
– Как в «Колыбельной» Паланика? – спросил тогда Киря.
– Нет, там по-другому, – ответил тогда Тмин.
Сява обновил пластиковые стаканчики.
– Так вот, – начал Тмин. – Её зовут Кушисаке Онна. То есть женщина с расколотым ртом. Она всегда появляется ночью. Выпрыгнет из-за угла и преградит путь. Убежать не выйдет – тварь умеет телепортироваться…
– Ходит она босиком, – продолжал Тмин, – одета в плащ, а на лице маска, ну, как врачи или больные носят. Появившись перед жертвой, Кушисаке спрашивает… «Я симпатичная?». Ответишь «нет», достанет большие ножницы и отчикает тебе голову. Скажешь «да», откроет лицо…
– Гюльчатай прямо, – не удержался Киря.
Тмин словно и не услышал.
– …улыбнётся рассечённым ртом и спросит: «А сейчас симпатичная?» Ответишь «нет», пополам разрежет. Если «да», то раскромсает тебе рот, как у себя. От уха до уха.
– Ну, – зевая, протянул Гвоздь, – если девка реально чёткая, при фигуре, то можно и потерпеть.
Сява захохотал. Киря присоединился: смеялся от души. Он любил друзей такими, готов был долго дрейфовать в океане смеха, пьянящем, объединяющем.
– Да-а-уж, попугал ты нас, Тмин, знатно, – сказал Гвоздь, когда выдохлось веселье. – До сих пор потрясывает.
Киря захмелел, мысли приятно толкались мягкими локтями, взбивая перину из воспоминаний, о которых не надо было думать – только подглядывать.
Тмин не сдавался. Поведал о деревне Инунаки. Обычная байка про место, которое есть, но которого нет. Мистическая деревушка с каннибализмом и убийствами по прейскуранту. Где не тянут мобильники, а старые телефоны-автоматы соединяют с мёртвыми знакомыми. И, разумеется, из Инунаки никто не возвращается.
В страшилках Тмина не было самого главного – истории; он просто презентовал монстра и ждал эффекта. Как если бы зрителям отрекомендовали Фредди Крюгера – «носит шляпу, полосатый свитер, перчатку с ножами, рыскает по чужим снам и режет подростков», – а потом пустили титры. Ну, как вам? Страшно? Без кучки студентов, которые боятся заснуть, без описания убийств на улице Вязов – ага, как же.
Единственной байкой, в которой присутствовали зачатки истории, была легенда о мистическом явлении «Кун Кун» – вертящемся, двигающемся вдалеке клочке белого тумана, к которому нельзя присматриваться, иначе потеряешь рассудок. Тмин рассказал о двух братьях. Во время прогулки старший заметил, как над рисовыми полями что-то извивается, перемещается рывками. Не простыня, не воздушный змей… Мальчик сбегал домой за биноклем. Младший брат умолял глянуть первым, но старший оттолкнул его и поднял бинокль к глазам. Почти сразу выронил, лицо побледнело, на лбу выступили градины пота. «Там это… там…» – сказал он не своим голосом, развернулся и пошёл к дому. Белый объект извивался на горизонте. Напуганный младший брат не стал поднимать бинокль. Подбежал дедушка: «Что вы делали? Вы смотрели на неё?!». «Я нет…» – ответил младший. Дедушка с облегчением кивнул: «Хорошо…» Когда они вернулись в дом, старший брат смеялся, как умалишённый, и катался по полу. А ещё он плакал…
Рассвело.
Гвоздь лёг на спину, подложив под голову свёрнутый в рулон спальник.
– С гробом у тебя чётче вышло. Переплюнул япошек.
– С гробом? – Тмин посмотрел на Гвоздя, секунду-две его взгляд сочился непониманием, а потом лицо изменилось, словно он вспомнил, но не до конца, без эмоционального отклика. – А-а, ну да…
– Что «ну да»? – приподнялся на локтях Гвоздь. – Чего тупишь?
– В смысле?
– В коромысле, – Гвоздь закурил. – Сява, не наливай больше японским студентам.
Сява налил – всем.
– Неправильные у нас байки у костра вышли, – сказал он.
– Чего? – спросил Киря.
– Утро уже.
– Ага, – сонливо согласился Гвоздь. – Самый клёв пропустили.
– Ничего, – сказал Сява. – Не на час приехали.
В дымке, расползавшейся по поверхности озера, мелькали тёмные тени. Птицы.
***
При дневном свете озеро теряло большую часть загадочной недосказанности. Правая от пирса, заиленная сторона поросла камышом, дальше, похоже, начинались болота. На противоположном берегу лес переваривал заброшенную турбазу, в постройках которой ещё пульсировал подростковых смех, слёзы и несбывшиеся надежды.
Сява закончил разделывать лягушку и теперь ползал на четвереньках по чёрным доскам пирса, дёргая за поводки, ведущие к кормушкам-пружинам с кашей.
– Хорошее место, закоряженное, – сказал Гвоздь, забрасывая крючок с наживкой. – Любят сомы это дело.
– Мы с батей камней в прошлый раз накидали, – сказал Сява. – Только дно в траве, без пенопласта гибло.
В стеклянной банке, стоящей между жестянкой с червями и перочинным ножом, копошились крупные личинки – «сальники», которых приматывали нитками к цевью крючка, чтобы не вытекали при прокалывании.
На воду падала тень от камыша.
– А ничего, что вода стоячая? – спросил Киря.
– Глянь-ка, Сява, – улыбнулся Гвоздь. – У нас в гостях эксперт по ловле сомов.
– Дай ему мамалыги, – подмигнул Сява. У выступающих из воды корней раздался всплеск. – О, брохают усачи.
– Идите вы, мамалыги. – Киря махнул рукой, вышел по тропинке на поляну и направился к палатке.
Тмин сидел у потухшего костра и потирал заспанное лицо.
– Будет уха?
– Куда она денется. Профессионалы работают.
– Ну как там, в Африке?
– Жарко, – только и сказал Киря. Он ещё не был готов к разговорам о себе. О сынишке Сявы, о здоровье мамы Гвоздя, об увлечениях и влюблённостях Тмина – да, о своих скитаниях-странствиях и жене-инвалиде – нет.
– Кирь, я тут вспоминал… а как Олег кличку Сява получил?
– Да ладно?
– С тобой понятно, – Тмин щёлкнул пальцем рядом с кадыком. – С двухметровым Гвоздём тоже, а с Сявой…
Киря с сомнением глянул на друга: не издевается ли? Нет, не похоже.
– Ну ты, Тмин, даёшь. Имена демонов от зубов отскакивают, а друга погоняло… Помнишь ведь, как Сява раньше непонятки решал? Собачонкой, сявкой, тявкает, а потом рвёт терпилу. Только «Сявка» обидно, а «Сява» – другой разговор.
– А-а… ну да…
Киря покачал головой, взял бутылку минералки и сел рядом.
– Кирь, – тихо сказал Тмин, – а что тебя пугает?
– Ты пугаешь своими вопросами.
– Я серьёзно.
– Ты о чём вообще? О зубных врачах? О смерти? – Киря напрягся. – О той… аварии?
– Нет, нет… Есть история, что-нибудь потустороннее, чтобы пугало?
– Анимешных бесов не хватает?
Рядом с лицом Кири пролетела огромная стрекоза. Тмин молчал, разглядывая свои кисти.
– Ладно, – сказал наконец Киря. – Есть одна, бабуля рассказывала. Она в Тверской области выросла. В общем, ведьма у них в деревне жила. А к бабуле моей, когда та ещё молодухой ходила, подруга из города приехала. Ну и чем-то ведьму зацепила. А та ей вслед, шёпотом. Домой вернулись, и тут девчонку в шторм бросило: на кровать упала, кровь из носа хлещет. Бабуля её перевернула, а та говорит: «Пить хочу». Голос чужой, точно старик больной просит. «Пить хочу!» – талдычит. Бабуля ей ведро воды принесла. Подруга давай её ладонями хлебать, кровь в ведро капает, но та всё сёрбает. Порчу, значит, ведьма навела. Подруга ведро вылакала и из хаты рванула. Бабуля за ней. У реки догнала, видит, подруга по колено в воде стоит и пьёт взахлёб. Бабуля за другими девчонками сбегала, вместе на берег порченную вытянули. Худая, измученная вся, словно месяц не жрала. Рвёт её, судороги, голос не свой… Начали над ней молитву читать. «Отче наш». Подругу ломало, корячило, а потом как заорёт: «она здесь!» и давай крестики вокруг себя на земле рисовать. Замерла, в глаза заглянула и говорит: «Я тебе голову откушу и выпью до дна!» А бабуля ей крест ко лбу – из палок и травы сделала, и ко лбу. Знаешь, как экзорцисты в фильмах?.. Подруга и отключилась. А когда в себя пришла, мокрая вся, кровью заблёванная, смотрит по сторонам ошалело, мол, что мы тут делаем?..
Тмин глядел не мигая.
– Вот такая страшилка, – сказал Киря, словно оправдываясь.
– А с колдуньей что?
– Не сожгли, не те времена.
Тмин кивнул, снял очки и стал протирать их футболкой.
– А что тебя в этой истории пугает большего всего?
«На месте одержимой девчонки я представляю кого-нибудь из вас… например, тебя, Тмин. Как ты откусываешь мне голову и пьёшь, пьёшь, пьёшь…»
– Ничего, – сказал Киря.
– А если та, которую мы… которую я… если она тоже была ведьмой?
– Тмин, не надо, добро? – В голосе Кири искрили оголённые провода.
Тмин замолчал. Но внутри Кириной головы уже поднялись створы дамбы, и вниз – в горло, в сердце, в лёгкие, в желудок – хлынул грязный поток прошлого…
***
Она смотрела с осуждением, пока из треснувшего черепа сочилась красная юшка… Она…
За рулём тогда сидел пьяный Тмин, наименьшее из зол, которое может рыскать по загородной дороге, если остальные пассажиры пьяны сильнее, гуще. Женщина выбралась из канавы и сразу попёрла на другую сторону, даже не повернулась… так это запомнил Киря. Или захотел запомнить… Она ударилась о капот и покатилась сломанной куклой… Ещё дышала, но было понятно, не помочь, а если и попытаться, то… Киря и Тмин оттащили её в пролесок и стали ждать… У машины остался Гвоздь и Сява: разорвали пакет, чтобы прикрыть вмятину и кровь на капоте, разложили на нём «поляну»: водку, закусь, стаканы, если у проезжающих мимо будут вопросы… А Киря и Тмин сидели у тела… Тмин плакал. Киря смотрел на женщину. Она смотрела на него. На них… Когда глаза остекленели, Киря сходил за сапёрной лопаткой и выкопал яму. Сява помогал руками. Машину привёл в порядок Гвоздь, позже, уже в другой жизни, случившейся после чужой смерти…
«Она смотрела на нас, когда умирала, смотрела так, словно очень хотела вспомнить там, куда соскальзывала».
Они договорились не вспоминать о том несчастном случае («убийстве, скажи, убийстве»), но, несмотря на злость, Киря не осуждал Тмина. Похороненная в подлеске женщина часто посещала его мысли, особенно, когда друзья были рядом. Он жалел, что не остался у автомобиля, когда она умирала…
В первую очередь об этом. Тогда – да.
Настоящее раскаянье пришло позже, оно изменило и сломало, заставило уехать, бросить друзей и привычную жизнь. А ещё пришёл страх – за кроткую девушку в инвалидной коляске, которой он сделал предложение, и которая ответила «да», за новую семью в мире, где зло может подкрасться в любом обличии.
***
Он старался что-то изменить. Изменить в будущем, потому что малодушие прошлого было недосягаемо. Они старались, они все, Киря видел, а потом – когда исчез, уехал из города – просто знал. Даже без телефонных звонков Тмина с новостями обо всех и обо всём. Они старались сделать что-то хорошее для других. Гвоздь и Сява стали волонтёрами, помогали в больнице. Тмин чистил замусоренные речки и кормил бездомных. Сам же Киря продолжал бежать от себя, той трассы и той аварии… даже спасая жизни детей. Два года он провёл в Африке, в Гане, куда попал с миссией Красного креста. Он убегал, он пытался исправить, и вот – он вернулся.
3.
Через два дня они оставили за спиной вспышки солнца на озёрной глади, посиделки у обрывистого берега с опущенными в тёплую воду ногами, заплывы, искры-плевки, посланные костром в бледное лицо полной луны.
Гвоздь и Сява прилично порядили шайку сомов: изловили десятикилограммового главаря и его мелких приспешников. Молодой сом на гриле да под коньяк… м-м-м… Киря будет скучать по этим дням.
Впрочем, не будет, он понял это в дороге. Потому что за встречами с друзьями всегда будет кто-то стоять… и смотреть. Четверых парней, которые выросли вместе, теперь связывала не только дружба. Каждый раз это будет игрой по правилам, когда нет никаких правил.
Закончилось чернолесье. Справа и слева струилось золото пшеничных полей. Звук двигателей лупил по воздуху. Ветер хлестал по телу, гладил шлем, тщетно стараясь залепить пощёчину. Спицы колёс взбивали туман в прозрачную пену. К спине Кири прилип Тмин – огромная мягкая пуля, которая инертно давит, расплющиваясь.
Ехавший впереди Гвоздь вдруг резко сбросил скорость и остановился.
– Что такое? – крикнул Киря, разворачиваясь и приподнимаясь в седле. Он придержал байк в нескольких метрах от «Хонды» Гвоздя.
– Байда какая-то, – ответил длинный парень, всматриваясь поверх жёлтого моря.
– Где?
Гвоздь показал.
Киря поднял щиток шлема. Без скорости и сопротивления воздуха было душновато. Слепило низкое солнце.
Вдалеке, над пшеницей, двигалась белая загогулина. Бессильно шептал ветер, но бледную фигуру – при желании в закорючке можно было рассмотреть человека – швыряло из стороны в сторону, как обрывок целлофана. В животе Кири что-то неприятно провернулось.
– Кун Кун, – сказал Тмин, но тут на них накинулся лай собак.
Киря отпустил сцепление, и мотоцикл скользнул вперёд.
По обе стороны дороги неслись ржавые листы забора, деревянные дома за ними.
«Какого чёрта?!»
Что-то шептал – кричал? – Тмин, словно оказавшись в другом измерении, оставив в этом лишь руки, обхватившие грудь Кири.
Переднее колёсо вильнуло на траву, «Сузуки» подскочил, двигатель зарычал. Киря едва не влетел в телефонный автомат с разбитым пластиковым козырьком, дёрнул руль, проскочил и вынырнул на пыльную подстилку деревенской дороги.
Он не собирался здесь останавливаться. Ни на секунду.
Дорогу преграждали две старые телеги, но между ними имелся зазор, и Киря направился прямо в него. Одна из телег сдвинулась. Киря вжал тормоз, наваливаясь всем весом вправо, сжимая мотоцикл коленями, спасаясь от столкновения.
Байк остановился, Киря выставил ногу, но не удержал себя и Тмина, и они привались к борту телеги, будто уставшие путники. Воняло свежим навозом.
Гвоздь и Сява медленно шагали в их сторону. Гвоздь бросил «Хонду» посредине дороги, словно коня, который завёл в ловушку.
– Узнаёшь? – сквозь зубы сказал он, кивая на дом.
Киря стянул шлем.
– Откуда она взялась… откуда взялась эта долбаная деревня?
– Я видел её… – прошептал за спиной Тмин.
Гвоздь свернул к забору и с ходу ударил в калитку ногой. Та с лязгом распахнулась.
– Узнаёшь? – повторил он, будто обращался сам к себе. Друг снова превратился в свою старую версию: если что-то решать, то напролом. – Узнаёшь хибару?
И тогда Киря узнал избу, у которой они останавливались по пути к озеру. Вот только она не могла быть здесь, как и вся деревушка… они ведь не сворачивали…
Шавки надрывались во всех дворах, кроме этого. Бешеной псины не было видно. «Притаилась».
Киря побрёл за Гвоздём, который уже нырнул во двор.
Бревенчатый дом при свете дня выглядел добротно, в укор дырявому забору. Палисадник. Грядки для морковки, редиса, свеклы. Поросшая сорняками клумба с крестом… Киря остановился возле могилы.
Крест был деревянным, потемневшим от времени и влаги, с поросшей белым мхом резьбой. Киря слышал от бабули о подобных традициях: кулугуры, кажется, так хоронили своих близких. А что, одиночество точно не грозит. Почившие родственники всегда рядом – только в окно глянь или на завалинку покурить выйди. Всё равно стало не по себе: это ведь трупный яд, так? А рядом огородик из земли силы тянет…
Киря вспомнил крест из веток в руке Тмина.
Он остановился у пялящихся в безоблачный день окон. Заглянул.
В комнатёнке и на кухне горели свечи. Солнце висело высоко, смысла в свечах не было, но за фитили цеплялись перья пламени. Киря не любил этих восковых солдатиков в плошках и канделябрах, освещающих лишь то, что рядом, что вздумается, игнорирующих – прячущих – другие детали. В углу комнаты стояло пузатое бюро на нелепых медвежьих ногах. Аляповатые стулья и стол внушали некое тяжёлое и беспокойное чувство. На столешнице – глиняная ваза, фарфоровая табакерка, деревянные статуэтки, пучки трав, что-то ещё, с улицы не разобрать. В центре горницы на табуретках лежал гроб. Пустой. Крышка валялась на полу.
Тмин посмотрел на парней.
– Я кое-что не сказал… тогда, в этом доме… я её видел… которую мы… это она лежала в гробу… но когда мы уехали, я словно… забыл…
– Так это всё из-за неё? – Гвоздь втянул воздух через стиснутые зубы. – Из-за..
Гвоздь почему-то замолчал. Киря хотел глянуть через плечо, но медлил. Или не мог… Он видел лишь Тмина, его бледное отёчное лицо, смотрел то на него, то на пустой гроб за стеклом.
– Этого не может… – произнёс Тмин. Он целил взглядом за спину Кири, глаза почти мультяшно выдались из глазниц.
Киря не хотел поворачиваться, не желал знать, что так напугало Тмина, что заставило Гвоздя заткнуться, что…
Тмин закричал. Каким-то образом ему удавалось орать с закрытым ртом: по-звериному, с яростью, призванной отпугнуть более сильного сородича.
А потом Киря понял, что кричит не Тмин, а Сява. Пятижильный Сява, который раньше не страшился никого и ничего.
К телу вернулась способность двигаться. Киря был рад этому, потому что смотреть на Тмина не оставалось сил – всё равно, что пялиться на панораму ада, отражённую в исполинском зеркале. Уж лучше лицом к лицу. Так быстрее.
Киря развернулся – и увидел.
И рвущего глотку Сяву.
И распадающегося на две половинки Гвоздя.
В высокой траве кто-то двигался, удаляясь. Кто-то или что-то. Киря мельком подумал, что обойдётся без ясности в этом вопросе. Переживёт.
Гвоздь!
Киря бросился к другу… к его верхней части, заканчивающейся кровоточащим месивом. Нет, срез был идеальным, но он не мог удержать все эти багровые полосы, серые верёвки, чёрные клубки, алые струи…
Гвоздь что-то бормотал. Киря склонился к белому скуластому лицу.
– Всегда знал… что она вернётся… что поквитается…
Глаза Гвоздя остекленели.
Киря тупо пялился на лежащие в стороне отрубленные ноги; подошвы кроссовок были тёмно-зелёными от налипшей травы и земли.
Рядом пробежал Сява: перекошенное лицо, охотничий нож в руке.
У собачьей будки шевелился матерчатый мешок, из него показались руки, затем голова – лицо залеплено длинными мокрыми патлами, и, наконец, тело… половинка тела, потому что ниже проступающих под серой кожей рёбер ничего не было. Груди – два сморщенных яблока – проехались по траве. Существо встало на локти, обежало ладный дубовый колодец и кинулось к дому. На голой спине – на складке проткнутой кожи – болтался серп миниатюрной косы.
Сява настиг убившую Гвоздя тварь и стал беспорядочно орудовать ножом. Серый «паук», собранный из просроченных частей человеческого тела, издавал свистящие звуки.
– Это кошмары Тмина! Не мои! Не мои! На! На! На!
Сява наступил на скребущие по земле пальцы, заорал и вбил нож в чёрный овал головы, сверху вниз, словно осиновый кол в грудь вампира, которого приходится умерщвлять без молотка.
Глядя, как Сява расправляется с мерзким созданием, Киря понял, откуда знает этого «паука». Из баек Тмина…
***
– …если услышите такой звук, плохи ваши дела. Его издаёт другой монстр, половинчатое существо, которое некогда было милой японской девушкой… она упала в метро на пути, и её переехал поезд. Но гнев и жажда мести победили смерть. Она проворно передвигается на локтях со звуком теке-теке-теке… Существо так и прозвали – Теке-теке. И тот, кто попадётся ему на пути, будет разрублен косой.
Киря помотал головой, словно стряхивая усмешку.
– И как она косу носит? В зубах?
– Ага, – сказал, лыбясь, Сява, – у неё такая маленькая, с короткой ручкой.
***
Нож застрял в черепе монстра. Сява пытался расшатать и вытащить лезвие; левой рукой он упирался в шишковатое плечо «паука».
Тварь, до этого момента выглядевшая мёртвой или безвольно умирающей, резко дёрнула головой и откусила большой палец Сявы. В этом действе, показавшемся Кире трюком, было пугающее изящество и проворство. Две фаланги исчезли в зубастой пасти. Сява отдёрнул руку, очумело глядя на красный пенёк. Из раны ударила тугая струя крови, заливая футболку парня. «Паук» фыркнул, пережёвывая лакомство, опустился на обрубок собственного тела, вскинул костлявые руки и…
Поднялась и упала коса. Вскрикнул и замолчал Сява.
Из головы демона торчал нож. Красные глаза, прятавшиеся за занавесом грязных волос, нашли Кирю, укололи, а потом тварь исчезла за углом, орудуя острыми локтями.
Происходящие вокруг события имели оттенок помешательства. Если в чём-то и был хоть какой-то смысл, то в осознании: «я ещё жив».
Киря нащупал руку Тмина, схватил за рукав и потянул.
– Это она мстит… она…
– Молчи, – прохрипел Киря, таща друга к воротам.
Словно в тумане мимо проплыли окна, деревянные наличники которых украшала резьба: переплетённые стебли, кричащие птицы, жуткие персонажи неизвестных преданий.
Из-за крыльца, ассиметрично расположенного с правой стороны дома, вышла женщина. На поводке билась собака, кажется, та самая, что бросалась на ограду в прошлый раз. Псина беззвучно клацала слюнявой пастью.
– Нет, – сказал-выдохнул Тмин, вырвал руку из пальцев Кири и исчез из виду.
Киря не оборачивался – смотрел на женщину, нижнюю половину лица которой скрывала хирургическая маска. На женщине был бежевый плащ с поясом. Она склонила голову набок и отпустила поводок. Пёс рванул, задев ногу парня мясистой мордой.
Когда за спиной стихли вопли Тмина, а чавкающие, рвущие звуки стали громче, Киря развернулся к калитке и сделал два шага. Сил бежать не было. Рот наполнила желудочная кислота.
Женщина появилась прямо перед ним, будто вышла из-за угла пространства.
– Я красивая? – спросило дьявольское создание с мёртвыми зелёными глазами.
Киря не мог вспомнить, как её зовут… как её называл Тмин… да и какая разница?
Тварь в хирургической маске завела руки за спину. Длинные чёрные волосы падали на плечи.
– Я тебе нравлюсь?
Внутренности Кири превратились в пористый лёд, глыбы которого двигались, будто глетчеры безумия. «Я крещённый», – чуть было не произнёс он, вовремя почувствовав в этой нереализованной попытке опасность, а не спасение.
– Да, – сказал он. Возможно, одними губами, своего голоса он не слышал. – Нравишься.
Женщина сняла маску, и превратилась в женщину с расколотым ртом. Жуткая бескровная рана тянулась от уха до уха. Будто в сырой земле прочертили борозду.
– А сейчас? Сейчас я красивая?
Если это спасёт его жизнь, если он сможет вернуться к жене, чем-то помочь сыну Сявы, матери Гвоздя, то да, да, да…
– Да.
В левой руке монстра появились большие ржавые ножницы.
***
Он открыл калитку, прошёл рядом с прятавшейся под навесом лавкой и оказался на просёлочной дороге.
Никто его не преследовал.
Стремительно темнело. Звуки, как и дома, прятались в сумерках. Над дорогой плавала ночная тишь. Деревня словно выжидала, примерялась.
Зажёгся фонарь.
Следом другой. Потом ещё один. И ещё. И ещё.
Улицу прочертили две линии ущербных гирлянд. В металлических глазницах горел бракованный янтарь – фонари пялились на человека.
Он потерял много крови, шея и грудь под курткой были липкими. Пошатываясь, Киря поднял взгляд к грязному плафону над головой, о стенки которого бился пленённый свет, и внезапная мысль судорогой скрутила сознание.
Тмин был самым сильным из них, не физически, а по части знаний и воображения. Начитанный фантазёр. Любитель хоррора. Фанат японских ужастиков.
Но очкарик Тмин мёртв. Его тело, обглоданное псом, лежит за забором. Недалеко валяется коротышка Сява, разрубленный монстром… «Теке-теке».
Тмин выстроил в своей голове образ жуткого места, населил русскую деревню забугорными демонами, – и они ожили. Забрали друзей Кири.
Почему не идут за ним?
Потому что Тмин умер, а лампочка его воображения погасла, вынуждая искать новые ориентиры?
Деревня выжидала, примерялась…
К нему, к Кире.
Всматривалась в фонарь его воображения, его страхов, на свет которого уже спешили отражения подсмотренных в голове парня чудовищ.
Киря взобрался на мотоцикл и надвинул на голову шлем; разрезанный рот превратил привычную манипуляцию в пытку, рана пульсировала, дышала вместе с ним. Через заляпанный кровью визор дорога казалась больной, покрытой язвами.
Сява лежал в метре от телеги. Лицом вниз, всем телом в глубокой луже, которая прямо на глазах схватывалась ломкой коркой. Киря узнал друга только по татуировке на шее. Через несколько мгновений Сява вмёрз в лёд. Ещё через несколько – пошевелил рукой…
Навстречу шёл Тмин. Правая рука заканчивалась тёмной клешнёй, опутанной нитями водорослей. Из вентиляционных отверстий шлема выходил красный пар.
«Плевать».
Киря повернул ключ, переключил передачу, прижал колени к баку и привстал на подножках, загружая переднее колесо для лучшего ускорения. Отпустил сцепление и выжал газ…
Тронуться не удалось.
Оба колеса поднялись в воздух, а хриплый голос сказал:
– Я хочу пить.
Это был Гвоздь. Худой, длинный, безумный. Его голова словно раздулась, стала в два раза больше, кожа на висках треснула, но не кровоточила.
Гвоздь – нет, не Гвоздь, а рождённый деревней монстр – держал байк в воздухе, словно картонный макет. Синие руки бугрились чумными бубонами. Испуганным зверем рычал двигатель, заднее колесо выдирало из ноги существа куски кожи и мяса.
Киря видел, как открывается огромная, во всю разбухшую голову, пасть. Слышал, как по шлему скребут зубы-крючки, оставляя в стекловолокне борозды. Чувствовал, как мотоцикл теряет контакт с телом, падает вниз, покидает хозяина с эфемерной надеждой на спасение. Кирю схватили подмышки, перевернули в воздухе почти горизонтально и стали проталкивать в темноту. Во мраке за стеклом шлема мелькнула багровая клякса.
«Что это? Язык?» Гвоздь – тварь, тварь, тварь! – хочет сожрать его живьём? Рассудок Кири агонизировал. Он, видимо, бредил, стал жертвой галлюцинации, рождённой проклятой деревней, жутким светом её фонарей – её глаз… Киря услышал утробное урчание, ощутил давление на рёбра, но боли не было, и он попытался успокоиться. Нужно скинуть морок, убедить себя в том, что это лишь яркие кошмары, гротескные механизмы, противно скрипящие в тёмных комнатах его сознания. У него помутнение, друзья помогут ему, отвезут в…
Перед лицом вспыхнули огни. Киря закрыл глаза, но огни остались. Фонари пробрались в его голову, как старый уличный «служака», перенесённый в другое место: на мост или провинциальную фабрику. Фонари не просто высматривали, теперь – освещали.
Его друзья умерли. Сейчас умрёт и он.
И ещё… возможно, Тмин и Гвоздь ошибались: женщина, которую они сбили, а после похоронили, не имела к этому кошмару отношения.
Киря попытался улыбнуться новому откровению.
Никакого возмездия. Просто другое зло. Болотные топи смерти, в которые либо попадаешь сам, либо завлекаешь других. А бесовская деревня?.. В мире, где взрывают школы и запекают детей в духовке, – это почти благословение. Всего лишь засбоившая фантазия реальности, в которой пленнику отрезают голову перед видеокамерой. Реальности, в которой получают удовольствие от чужой боли. Реальности, в которой два парня сидят рядом со сбитой женщиной, ожидая, когда та умрёт, чтобы спрятать своё будущее от последствий пьяной ошибки. Потому что слишком трусливы, чтобы помочь. Слишком трусливы, чтобы убить.
Но сейчас это не имело значения. Никаких предтеч и расплаты. Даже если Тмин видел в гробу ту, которую они пять лет назад закопали в подлеске, – это ничего не значит. Только страх, маскирующийся под раскаяние. Проказа воображения. И то, что убило его друзей, плевало на справедливость. Деревня-призрак или автомобиль, монстр или человек – какая разница? Всего лишь инструмент гибели. Каждого находит свой палач, кого-то раньше, кого-то позже. С клыками или с безразличной улыбкой. С ножом для разделки рыбы или с фальшивыми документами. Иногда это похоже на жестокую расправу. Иногда – на сон, из которого не возвращаешься. Иногда – на пропахшее ужасом малодушие. Иногда – на справедливость.
Но это всегда одно и то же. Чёрная пена сознания. Смерть, которой можно жонглировать в ожидании момента, когда тебя покинет везение. Жонглировать, убеждая себя в том, что они могут что-то исправить… что существует связь, причины, компенсация…
Пламя танцевало перед глазами, пламя улыбалось. А потом стало удаляться. Киря почувствовал на шее острые зубы, шлем больше не защищал его. Чудовищно сильные руки с хрустом сдавили грудную клетку, сломали, сплющили. Позвоночник прострелила чёрная молния, но прежде, чем пришла бесконечная ночь, а за ней алый рассвет, Киря понял, что собирается сделать укравший лицо Гвоздя монстр.
Откусить ему голову и выпить. До дна.
Брест, декабрь 2014 – февраль 2015
Loading ...
Добавить комментарий