«-Играл в яблочный адреналин? — герой стоя на балконе вытягивает руку и подбрасывает яблоко — Вроде бы яблоко, и хрен с ним, а сердце замирает, будто это ты сам…»
Одна из начальных и ключевых, для понимания, сцен. Фильм рассчитан на тотальных киноманов. Множество визуальных метафор подчёркивают наличие границы зрителя и экрана, и содержат в себе стремление её преодолеть. Герои ведут себя так, будто попали в фильм ужасов и ищут решения исходя 
из эстетики и морали просмотренных хорроров, на подсознательном уровне. Но, скорее это фильм ужасов пришёл в их жизнь, а территория реальной действительности не имеет правил и канонов в отличие от ритуального жанра. Отсюда полифоничный стиль картины, многими отторгаемый. Недовольных понять можно: не все хотят принимать беспредельные правила игры «маленьких шарлатанок», ведь проводниками режиссёрской мысли выступает не обречённая группа успешных молодых москвичей (это как раз прообраз зрителя), а те самые мёртвые дочурки, шаловливый гнев которых не так уж и несправедлив.
Интерес пробуждается, когда герои становятся перед выбором праведной жизни и не знают, как это сделать, вгоняясь в крайности. И проблема не в том, что они настолько прогнили и очерствели в бездумном поедании попкорна. Просто, в современном эклектичном мире, не существует 
истинных ориентиров. Всё иллюзия, обёртка — православие, альтруизм, сверхъестественное. Всё выглядит как в кадре с выскакивающим из принтера листком с десятью заповедями поверх порнографической глянцевой картинки. Все «лекарства» предлагаемые со всех сторон способны лишь сильнее проявить в себе пустоту. Что же делать? Тут, как ни странно, Руминов не предлагает экзистенциального тупика, а показывает себя большим оптимистом. Достаточно верить и не сходить с дистанции раньше времени с мыслью, что победил или избежал уготованного рока. Мифологический Эдип поняв это выколол себе глаза. Главная героиня фильма отдаст на время своё тело призраку и навсегда искалечит свою душу.
Живя в окружении деталей сомнительного масскульта трудно сохранить чистоту духа, помыслов и способов выхода из сложившейся ситуации. Поэтому бессмысленные метания, вроде двойных чаевых официантке или добровольного закупоривания в собственной квартире, лишены даже намёка на спасение. Хорридная эмблема 
для йогурта оказывается успешной; квартира с неотмытыми детскими мозгами выставляется на продажу и т. п. правдивые несуразности рассыпаны по руминовскому миру. Шалуньям с того света неинтересно вникать, что правильно, а что нет. Этого и сами герои не понимают. Дочерям хочется тупо поржать. А какой поступок считать дурным…плох тот поступок, который ты сам считаешь плохим. Удачный слоган «фильм о людях и призраках» чётко намекает 
на смешение «реального» и «ирреального» с последующим поражением «реального». Закостенелость и выверенность людской суеты проиграет призрачной смешливой непосредственности.
Цель фильма — не напугать или заставить задуматься над жизнью бренной, а уловить ощущение того самого яблочного адреналина, при котором ты являешься лишь наблюдателем происходящего, но каким- то непонятным образом вовлекаешься в наблюдаемый перформанс, переставая чувствовать себя в безопасности. Для Руминова магия кино заключается в такой игре. Безусловно, это не боулинг: сыграет не каждый. Интеллект и насмотренность не причём. Достаточно любить кино только за то, что это кино.
Систематические реминисценции к южно-азиатским хоррорам и прочей инфернальной инфантильности для автора приём, пользуясь которым он вываливает соответствующие жанровые примочки в общую корзину, как раз не для запутывания истории, а для её прояснения. Узнаваемые зрительские формулы — фасад совершенного кинопространства драмы Павла Руминова «Мёртвые дочери».
10 из 10
Loading ...
Добавить комментарий