Влюбленный в кожу — отзыв на триллер «Кожа, в которой я живу» (La piel que habito, 2011 г.)

Кожа, в которой я живу. Если вдуматься в смысл формулировки… Или формулы?
Какое слово в ней всего важнее? Жизнь (суть) ИЛИ кожа/пол (оболочка сути)? На обсуждении фильма в киноклубе мы в основном говорили про КОЖУ (вагинопластика — это ж тоже она). Но Альмодовар, декоративно, вычурно, вкусно красиво показавший корочку, оболочку, защиту, преграду, футляр, ширму, упаковку души, говорил все же про ЖИВУ. И про то, что это такое – ЖИТЬ в мире, где за оболочку редко кто заглядывает, где содержимое зачастую наглухо, как досками, забито содержащим.

ВНЕШНЕЕ! Оно привлекает взгляды. Оно ловит внимание. Для многих окружающих оно – мы; говорит, любит, живет за нас. А что будет, если, как когда-то Гоголь в повести «Нос», отделить часть тела от личности/сути/души? Вот он отделил Нос, и человек словно исчез, стерся, сдулся, был вычеркнут из жизни, а Нос успешно зажил своею собственной. Альмодовар отделил пол и кожу — кожу пола — как внешнюю преграду, как то, что мешает смотреть не глазам (их так легко обмануть), но сердцу. И душа почему-то стала живее и совершеннее, чем была…

«Зорко одно лишь сердце». Помните, должно быть, это вечное откровение утонувшего летчика. А еще у него есть откровение о стопроцентно — обманном зрении (стереотипном, невнимательном, здравомыслящем, поверхностном): «Когда я встречал взрослого, который казался мне разумней и понятливей других, я показывал ему свой рисунок N 1… Но все они отвечали мне: «Это шляпа». И я уже не говорил с ними ни об удавах, ни о джунглях, ни о звездах». Но это был удав, заглотивший хищного зверя, а вовсе не шляпа!
Слово ЖИВУ в названии – главный мессидж фильма. Страшно то, что многие живут формою и ради форм (forma — внешний вид по-латыни). Содержание тонет в их засилье. Роберт (Бандерас) делает формы (кожу) лиц и тел, мать Висенте, его возлюбленная Кристина, да и сам он, делают формы форм (кожу нарядов). И то и другое – маскировки, защиты, прикрытия. А жить можно только содержанием, сутью, их голой правдой и беззащитной правотой. Главный герой понимает это, лишь пройдя обряд освобождения от формы, полного и тотального освобождения. С него словно сдернули одежки плоти: потеря пола, потеря лица, потеря голоса, потеря кожи, потеря имени, статуса, образа… И пока новая кожа не совсем еще покрыла корочкой беззащитную душу и не приросла к ней, он совершенен, как красота глаз Анайи. Влюбленный в свое несчастное прошлое насильник отобрал у него форму, чтобы формально оживить свое прежнее счастье, а заодно отомстить тому, в кого нехитрым способом проекции вместил все свои вины и ошибки. И в то же время (странно, но так), он вернул (или подарил) Висенте его настоящего. До встречи с гениальными кожным «портным» герой наш жил только внешней жизнью, а значит, был всего лишь формально живым. Бандерас заставил его оторваться от оболочки существования и обратить взор в глубину своего бытия, проникнуть в собственную Sanctum Sanctorum — Святая Святых, до конца поняв и познав свою Веру («место внутри себя самого, которое никто не может разрушить, уничтожить»).

В этом месте, в святой цельности и неприкосновенности, живет душа, которая любит, ждет и верит настолько сильно, что способна проломить прутья клетки отчаяния, страха, обиды, ненависти и чуждого, искусственного тела, вырваться, как птица, на свет, и по-настоящему обрести родное, свое, настоящее (место, семью, судьбу), где примут даже без кожи, где любят, верят, помнят и ждут любым. Ощутить ценность родного (своего) как истинную жизнь.
Во-первых, обретение истинного себя, до поры прятавшегося в наркотиках, легкомыслии, растрате и прожигании дней, автоматизме работы — в незаметном коконе «легкости бытия» — и, во-вторых, необходимость огромной платы (аналог ее только смерть, война, страшная болезнь) за выход из этого кокона – это вовсе не единственные послания фильма Альмодовара. Есть еще.

Третье — душу не перешьешь. Не заставишь любить или простить или забыть хирургическим вмешательством. И уж тем более не сошьешь для нее рамки и границы, не слепишь (пусть даже самой идеальной кожей) тюрьму. Потому что мера души бездонна и безгранична… И уж точно она шире одежек (рамок) тела, пола, возраста, времени и даже судьбы. Она навсегда.

Пятое. Есть нежный, страшный и неистовый в своей реанимирующей памяти Бандерас… Главные любови его жизни (в лучших традициях Альмодовара) упали вниз и разбились. И с тех пор он совсем перестал чувствовать, что такое вверх, а что такое вниз. Думаю, и свое падение, он ощущает как взлет, а не гибель. Все же не зря один мудрец сказал: «Путь вверх — вниз один и тот же»…

Висенте/Вера становится для него Франкенштейном сгоревшей и рухнувшей любви: мертвой женой, послушной дочерью, идеальной куклой, полностью подконтрольной, скроенной под себя, каждой клеткой принадлежащей, навеки присвоенной. Присваивающие объятья – самые страшные (они и мертвые, и омертвляющие), они означают не «люблю», а «моя». Он давил ими и жену, и дочь, и Веру. Стискивал, не давая дышать. И каждая сбегает от него (в смерть ли, в жизнь ли, вверх ли, вниз), словно из-под ареста.

Роберт еще, как кажется, — истинная жертва своей профессии. Ошибка «портного» совершенных кож и тел в том, что он постепенно забывает про душу. Исправить, изменить, перешить, усовершенствовать, укрепить, вылечить покрытие (а заодно себя – от разочарований и потерь). А душа ускользает…

Когда он любуется шедевром рук своих, видит только этот шедевр, а не мир, что живет в нем. Особенно ярко это ощущается в момент псевдообщения Бандераса с лицом — экраном. Взгляд скользит по плоскости идеальности, не проникая за оболочку. Поэтому Роберт так легко ошибается и в жене, и в дочери, и в Вере, и в матери, так и не узнает их по-настоящему, так и не ощущает ни капельки их любви, так и не дарит собственной. Его любовь словно укорочена, сжата, стиснута. И ни один расширитель с этой узостью не справится. Такова любовь мертвеца.
Влюбленного в кожу.

Страница фильма  «Кожа, в которой я живу» в КЛУБ-КРИКе