В 2018-м в наш Клуб вступил Алексей Холодный — писатель, публицист и историк, всей душой любящий и активно развивающий «темное» искусство. Из-под пера Алексея выходят рассказы, очерки и рецензии в жанре хоррор. Мы решили не ждать долгие годы и подарить Алексею персональный блог, а также лично пообщаться о жизни, творчестве и предназначении.
Алексей «Max Cady» Петров беседует с Алексеем Холодным.
Max Cady: Алексей, в комментарии к одной из ваших кинорецензий, вы сказали, что не любите Стивена Кинга и экранизации его произведений. Такое мнение, по крайней мере о книгах Кинга, довольно непопулярное, поэтому вызывает повышенный интерес. Расскажите, что с Кингом не так в вашем восприятии читателя и писателя?
Алексей Холодный: Да, такое мнение о Кинге непопулярно. Но, при этом, в хоррор-кругу я встречал его не раз. Просматривая комментарии к книгам или фильмам, поставленным по сюжетам американского писателя, не раз находил негативные высказывания о его творчестве. И принадлежат они, как правило, возрастной группе читателей 25-35 лет. Наоборот, поколения младше Кинга любят, некоторые вообще восторгаются. Мне кажется, причина этого кроется в образе жизни, ретранслятором которого является американец. Я не спроста сделал ударение на последнем слове, так как добрая половина кинговских сюжетов разворачивается в обычных американских городках, где зло обитает с обычными людьми, иногда являясь частью их быта. И вот здесь есть интересный нюанс…
Авторы, профессионально работающие в жанре хоррор, уверен, должны знать одну особенность в испуге читателя. Дело в том, что, чтобы прочувствовать весь ужас от появившегося монстра, читатель должен понимать – «появления этой твари здесь быть не должно». Оно неестественно, а значит ненормально. А всё ненормальное, незнакомое (если его хорошо подать!) вызывает в человеке страх. Проблема здесь в том, что зрелый русский читатель не понимает, насколько естественна (правдоподобна, если хотите) среда, в которой появляются кинговские монстры. Он и не может понимать, так как не знает, что такое это среда: что такое американский быт. Поэтому и чудовища, появляющиеся на страницах, выглядят пластмассовыми, как декорации американских городков. Молодёжь же, воспитанная на образцах западной культуры, легко воспринимает образы зарубежного писателя. Лично мне Кинг не нравится по той же причине. Несмотря на свой возраст (21 год) психологически я отношу себя к категории 25-35 лет. И, открывая «страшную книгу», я хочу увидеть что-то по-настоящему страшное, необычное — и родное. То, что я пойму. Новый образ из русских сказок, например. Поэтому как писатель я работаю со славянским фольклором. О чём вы можете убедиться, если будете следить за отбором в новую Самую страшную книгу (ССК) — 2020.
Словом, мне нравится работать с мифологическими архетипами. И смотреть/читать, как с ними работают другие. Потому что в элементарной Бабе-Яге заложена такая символика человеческого сознания, какой нет, на мой взгляд, в Пеннивайзе. Да, образ клоуна может быть весьма страшен, если его верно подать. Но, признаемся, пугает он больше детей. Когда главным героем книги являются дети, читатель волей-неволей смотрит на происходящее их глазами и может испугаться самого примитивного клоуна. А попробуйте написать о взрослых людях. Сомневаюсь, что они ощутят испуг. Наоборот, образ хтонической женщины, отбирающей детей, может напугать любую героиню-мать — и взрослого читателя.
Max Cady: То есть глобально можно сказать, что приходит новое поколение читателей и писателей, которые смотрят на хоррор другими глазами, нежели публика, «взращенная на Кинге»? Я могу здесь судить по себе, 37-летнем человеке, детство которого пришлось на развал СССР и открытие потока западных ценностей. В хоррор-литературе, которая нам тогда стала доступна, уже верховодил Кинг, и по сути именно из его книг мы узнавали, «как боятся американцы» и учились бояться так же. А сейчас, когда нам доступно практически все информационное мировое пространство, фактически любые образцы литературы из любых стран, у читателей складывается иное мнение и иной вкус, и Кинг для многих уже далеко не Король Ужасов, ибо когда-то раньше просто не было существенных альтернатив, и потому мы воспитывались на том, что было доступно. То есть говоря о постсоветском пространстве, мы можем сказать, что парадигма хоррора будет смещаться в национальный фольклор, уходить от «американской школы»? Такой вывод можно сделать?
Алексей Холодный: Частично так. С уверенностью скажу, что она будет смещаться к самобытности. А вот работать ли с фольклором — писатели решат сами. Лучше пусть не работают: так у меня будет меньше конкурентов 🙂
Max Cady: Ну учитывая, что прям таки феерически-масштабного развития хоррор-литературы в России и СНГ пока не наблюдается, о чем мы еще поговорим далее, в контексте другого вопроса, за жесткую конкуренцию вам пока можно не беспокоиться 🙂 Продолжим, касаясь непосредственно уже вашего творчества.
Как автор вы публикуетесь на платформе syg.ma. Расскажите, без откровенной рекламы сайта, чем именно вас привлекла эта сетевая площадка, чем она отличается от других творческих сообществ и как помогает вам развиваться как писателю и публицисту?
Алексей Холодный: С этой платформой я познакомился благодаря одной женщине-философу, Натэлле Сперанской, в России её знают как ученицу/последовательницу Дугина. Сперанская привлекла меня своим ницшеанством. В лет 16-19 я серьёзно изучал философию немецкого Гения. Зная это, моя тогда ещё девушка, а в настоящем – жена, и рассказала мне о Сперанской. Я нашёл её в интернете и стал следить за тем, какие мысли публикует Сперанская, и где она их публикует. Этим «где» оказалась «syg.ma». Там я и обнаружил много статей об интересном мне Ницше. Вообще, первый этап моего творчества обусловлен ницшеанским влиянием. Помимо художественной формы, я работал и в публицистической. На «syg.ma» есть статьи, посвящённые некоторым проблемам в философии Ницше.
Помогает ли развиваться — сложный вопрос. Syg.ma подходит тем, у кого есть огромная аудитория, десятки-сотни тысяч. На таких платформах проще делиться мнением со своими читателями. Молодым авторам больше полезны сообщества, позволяющие налаживать быстрый, подчас мгновенный контакт с аудиторией. Иначе нельзя изучить вкус потенциального читателя. А изучив его, начинаешь формировать свою аудиторию.
Max Cady: Ок, по это платформе более чем исчерпывающий ответ. А где читатели еще могут ознакомиться с вашим творчеством, говоря о сетевых ресурсах? Помимо сайта Клуб-Крик, где вы публикуетесь как рецензент, и вашего сообщества В Контакте? Или мы перечислили все инет-площадки, на данный момент?
Алексей Холодный: Ранее я публиковался на сайте «NewAuthor», в его интернет-журнале, формировавшемся на основе «лучшего», что было написано за конкретный период, год, например. Слово «лучшее» взял в кавычки, потому что не считаю свои рассказы, появившиеся там, стоящими. Так как прошло время, я сделал стиль более качественным, и мои прошлые работы не вызывают во мне гордости. Были публикации и в других интернет-изданиях.
Но следует отдать должное рвению, с которым работал в первые годы, сейчас это ещё и удовольствие. Красноречивым свидетельством тому служит один факт: редактор журнала «NewAutor» сам предложил мне опубликоваться у них. Назвал два рассказа о Гражданской войне «крайне мистичными», краснею за формулировку, но, зараза, приятно 🙂 Сейчас о Гражданской ничего не пишу: в среде хоррор-авторов это моветон.
Max Cady: Вот тогда от моветона перейдем прямо к «страшному» творчеству. Фактически мы с вами познакомились, благодаря вашему интересу к хоррору и мистике, и как читателя/зрителя, и как творца. Расскажите, когда у вас зародилась любовь к «темному искусству» и какие «страшные» произведения литературы, кино или иных видов искусств оказали на вас наибольшее влияние?
Алексей Холодный: К тёмному искусству интерес у меня был с раннего детства. Именно интерес, потому что всё мистическое и потустороннее было мне незнакомым; тем, что принадлежит иному миру. Мне хотелось его понять, более того — изучить. Поэтому в лет 15-16 стал изучать религии и серьёзно занялся теологией, отдавая предпочтение древним тёмным культам. Вскоре изученный материал я начал использовать в своём творчестве. И интерес превратился в любовь. Здесь всё произошло так, как должно было произойти. Тягу к писательству я ощутил очень рано, чуть ли не с детского сада, а причиной тяги к мистическому послужила родословная. Так получилось, что мои родственники по материнской линии — потомственные (в том самом смысле). Почему их наклонности передались мне — не знаю. Но иногда мне в голову приходят странные образы, которые я записываю в черновик и, когда рассказ с ними окажется готов, узнаю, что эти образы уже существовали в тёмной религиозной культуре. То есть, что-то словно нашёптывает сзади. А я просто пишу.
Влияние на меня оказало очень мало фильмов и книг. Я люблю не чистый хоррор, этот жанр, на мой взгляд, слегка примитивен. Меня привлекает триллер. Сама парадигма фильма, при просмотре которого тебе жутко, местами страшно, но, несмотря на это, за происходящим скрывается загадка, которую нужно решить — сама парадигма такого фильма требует от зрителя/читателя многое. Думать, несмотря на страх и отвращение… каждый ли так сможет. В таком ключе лучшей картиной, на мой взгляд, является «Машинист» с Бэйлом в главной роли. Этот фильм оказал на меня громадное влияние. На его примере видно, как сумасшествие одного человека меняет объективный мир вокруг, делая его инфернально-мучительным.
Max Cady: Сразу тогда не могу не спросить про «Американского психопата» с тем же Бэйлом?
Алексей Холодный: Да! И о нём я думал, когда отвечал на вопрос. Он стоит в одном ряду с «Машинистом», но не вызывает ощущения жуткости, а вот отвращения — с лихвой. Но это приятно отвращение… читатели нашего круга поймут, о чём мы.
Вообще, в фильмах я люблю умных маньяков наподобие того же «Американского психопата». Лучший из них — Ганнибал Лектер.
Max Cady: Ок, и вот сейчас мы в большей степени коснемся родной литературы. Как бы вы охарактеризовали состояние современной украинской литературы в целом и национальной хоррор-литературы в частности? Ведь к сожалению так получается, что в последние годы в мировых СМИ упоминание Украины, как впрочем и России, преимущественно связано со сложной политической ситуацией. На этом печальном фоне совсем теряется, да и просто забывается национальные культура и искусство Украины, как будто их и нет вовсе, об этом крайне мало говорят. А что же в действительности происходит с украинской литературой в данный момент?
Алексей Холодный: Сейчас украинская литература развивается по очень трудному пути. С одной стороны властями поддерживаются любые мероприятия, актуализирующие украинскую культуру в обществе. Но на литературе, насколько я могу судить, это сказывается мало. Ситуация с хоррором вообще оставляет желать лучшего. Лучшее приходит, хоть и малыми шагами. В прошлом году, например, вышел второй том «Ларца кошмаров» — антологии рассказов украиноязычных и — на секундочку! — русскоязычных украинских писателей, я писал отзыв на 2-й том у себя в сообществе. Поэтому в интеллигентной среде, в данном случае — в издательской, остались люди, которые с пониманием относятся к сложной ситуации двуязычия, хотя «чиновники от культуры» закрывают на это глаза и дают зелёный свет только украиноязычным авторам. При таких обстоятельствах остальные писатели просто не имеют возможности опубликоваться и ищут себя в российском издательском рынке, как, например, я. К их числу относится и знаменитый Максим Кабир.
Max Cady: О, как раз говоря о вашей писательской позиции. Среди ваших сетевых публикаций наткнулся на интересный пост. Процитирую его дословно, подчеркнув, что это не слова, вырванные из контекста чего-то, а отдельно выраженная мысль, без каких-либо комментариев:
«Каждый день просыпаюсь из-за выстрелов. В моей голове кричит русский народ. Лёжа в постели, слышу мертвую песнь пулемёта: он режет пулями толпу. Страшусь закрыть глаза. Иначе, снова явится кошмар. Там, во сне, орут красные массы. Дёргая за ниточки, ими управляет тощий коммунизм. В его зубах застряли обтянутые мундиром потроха: это разорванное тело офицера. Встав с постели, ищу знакомую бумагу. Рука судорожно строчит текст: о войне и революции. Вот он, новый образ. Моя цель – воскресить XX век, завернув его в исписанную плоть рассказа.»
Поясните, что это? Набросок к рассказу или отрывок из него? Или же ваша личная интерпретация реальности с обозначением собственной миссии? Может быть что-то еще?
Алексей Холодный: Эти слова пришли ко мне перед сном, после долгой работы над одним рассказом. Это было в начале моего творчества, поскольку писал тогда о Гражданской войне. Решил, так сказать, сформулировать свою цель на тот момент художественным языком.
Max Cady: А сейчас ваша цель творца изменилась? Как бы вы ее сейчас сформулировали?
Алексей Холодный: Я хочу привить своим читателям интерес к мифологическим образам и показать, что их глубина — не только в историзме и причастности к общему прошлому, а в том, что они отождествляют человеческие типы, модели мышления/поведения. Средство для достижения этой цели — на примере рассказов показать, что славянский фольклор отражают наше современное миросозерцание и сознание.
Max Cady: Можно сказать, что своим ответом вы предвосхитили мой следующий вопрос, который я планировал задать, но все же в нем есть свой нюанс, связанный не с мифологией, а с историей. Одно из расхожих и вполне разумных мнений об Истории, как прикладной функции, заключается в том, что знание Истории нужно для того, чтобы люди учились на ошибках своих предков и не повторяли их. Как историк вы согласны с данным утверждением, или же с вашей точки зрения глобальный смысл Истории в чем-то ином?
Алексей Холодный: Корень в формулировке. Знание истории ни к чему не обязывает, и очень часто те, кто прекрасно знает чёрные страницы прошлого, использует/переписывает их так, что реальность становится ещё хуже. К избеганию исторических ошибок обязывает не знание, а понимание… и понимание не истории, а философии.
Max Cady: То есть, иначе говоря, понятие «ошибки прошлого» разными политическими силами интерпретируется по-разному, в зависимости от их целей? То есть по сути к истории нужно относиться так же, как к сегодняшним новостям СМИ — принимать их фактическую суть, хотя даже это зачастую сложно, так как факты при желании грубо искажаются и перевираются, но анализировать собственной головой, не поддаваясь какому-либо пропагандистскому влиянию…И возвращаясь к истории, на какие тогда источники стоит опираться? Что максимально очищено от пропаганды чего-либо? В буквальном смысле — древние летописи?
Алексей Холодный: Именно летописи. Поэтому, чтобы понять вещь, нужно увидеть её в перспективе, а для этого – изучить комплексно. Для такого изучения подходят монументальные труды ученых/академиков. Например, сейчас я читаю двухтомную историю славянства Нидерле. Вообще такие вещи желательно читать на языке оригинала, даже если это касается тех же древних летописей.
Max Cady: И как раз, чтобы нам завершить эту глобальную тему, нужно затронуть еще одну смежную дисциплину. И по сути это даже вопрос о вере, понятии личном, поэтому ответьте так, как посчитаете нужным…
Помимо истории и искусства, вы также интересуетесь и религией, дисциплиной, тесно связанной с ними. Как вы определяете суть и общечеловеческую значимость религии? Это действительно Всевышнее учение или социально-манипулятивный механизм, позволяющий управлять массами?
Алексей Холодный: Всё зависит от того, как человек воспринимает религию. Если для него это хождение в храм по определённым дням и соблюдение бытовых традиций, то да — это манипулятивный механизм. А если для него религия — совокупность принципов, мнений о фундаментальных вещах и вытекающие из этого возможности совершенствоваться, то это Всевышнее учение. Ранее, изучая древние восточные культы, я пробовал некоторые из их ритуалов на себе. Эти ритуалы были суфийского характера (течение в исламе) И они помогали мне в писательской работе. Поэтому всё зависит от человека. При желании развиваться религиозная практика поможет. А при его отсутствии сделает более ограниченным.
Max Cady: Если бы вы не были писателем, не ощущали в себе этот дар, чему бы вы посвятили свою жизнь, в чем бы видели собственное предназначение? Понятно, что помимо творчества, мы можем еще работать где угодно и заниматься чем угодно, но я имею в виду именно то, для чего человек рожден.
Алексей Холодный: Я бы развил свои родовые наклонности и знания, полученные благодаря изучению религий. Возможно, стал бы оккультистом. Но для этого пришлось бы навсегда уехать на Ближний Восток, в Палестину, выучить древний иврит у его носителей, арамейский — по книгам, изучать Каббалу и связанные с ней оккультные течения на практике. Условием для этого может быть лишь одно: бросить родных, знакомых и, главное, — любимую женщину. А на это я не решусь. Ведь именно она показала мне, что я могу писать.
Max Cady: Как вы относитесь к цензуре в литературе, в кинематографе, в искусстве в целом? Считаете ли вы, что должны быть какие-то ограничения в творческом самовыражении, что есть темы, которые непозволительно затрагивать по моральным или политическим соображениям? Если да, то какие это темы и почему их нельзя касаться?
Алексей Холодный: Тем можно касаться любых, и нужно! Главное подать их красиво, а не пошло. Если дело касается «крепкого словца» в литературе, то оно может присутствовать, но использовать его нужно очень осторожно.
Max Cady: Как бы скорее написали в контексте диалога какого-либо своего героя: «Герой грязно выругался.» Или «Герой сказал…конкретное непечатное слово…» Что честнее по отношению к читателю?
Алексей Холодный: Зависит от настроения сцены. Если она предполагает эмоциональный накал, то говорить должны герои, а не авторы.
Я люблю играть с эмоциональным накалом. Это естественно в триллере, где герой — обычный человек, оказавшийся в жестоких, подчас угрожающих жизни, обстоятельствах. Как в них не заматеришься.
Это касается литературы, а вот в фильмах я брань вообще не приветствую. Не могу смотреть, как человек матерится. А читать могу — вот такой интеллигент. 🙂
Max Cady: Расскажите о ваших творческих планах на ближайшее (в беседе вы упомянули сборник «Самая Страшная Книга-2020») или далекое будущее? Что вы готовите для читателей, или еще не начали, но хотели бы воплотить в жизнь?
Алексей Холодный: На будущее планы всегда есть! Планирую выйти в грядущую «ССК» с двумя рассказами. Они плотно завязаны на славянской мифологии и написаны в жанре, достаточно редком в русскоязычном хоррор-пространстве. Больше сказать не могу, чтобы не нарушить правила анонимности отбора.
Loading ...
Добавить комментарий