Отзыв на фильм «Причастие» (Nattvardsgästerna, 1962)

Гуннар Бьёрнстранд и Макс фон Сюдов

К моему 5-летнему пребыванию на сайте осмелюсь предложить фильм для проекта «Серьёзный разговор«, благоразумно открытый Max Cady для фильмов, которые не являются хоррорами, но на примере которых можно поговорить о социальных или метафизических проблемах. Это мой первый отзыв на фильм Бергмана, написанный 1/7 января 2011 года и мой 25 материал за этот месяц.

P. S. Отзыв содержит спойлеры, так что будьте внимательны.

Гуннар Бьёрнстранд и Ингрид Тулин

Одна из лучших ролей гениального актёра

Ингмар Бергман — совершенно уникальное явление в истории культуры XX века. Считающийся одним из величайших психологов в истории кино (второй в какой-то степени его учитель — Карл Теодор Дрейер), Бергман, пожалуй, наиболее последовательно снимал фильмы о вечных вопросах бытия и философских тяготах повседневной человеческой жизни. Его фильмы удивительно просты, лучше сказать, кристально чисты, по форме (хотя не чужд был Бергман и формализма), но глубоки и многогранны по содержанию. Когда многие режиссёры авторского кино творили свой цветастый киноязык, Бергман, подобно христианскому аскету, отсекал всё лишнее, случайное, не сущностное, сосредотачивая внимание на первоосновах бытия и психологии человека. И нет ничего удивительного в том, что оба этих великих психолога кино (Дрейер и Бергман) были воспитаны в христианских традициях.
Конечно, в зрелые годы их в какой-то степени стали тяготить условности протестантской веры, и, что самое главное, лицемерное, чисто книжное следование заповедям Христа без понимания их сути. Нельзя любить Бога не любя ближнего своего, не причащаясь его страданиям и его полноте. Ключ к познанию Бога — это любовь.
Христианская аскеза наложила определённый отпечаток не только на выбор тем Бергманом (всегда главных и сущностных для человека), но и на их воплощение. Жёсткое самоограничение в выборе выразительных средств, преобладание камерных сюжетов, минимальное использование (или вообще неиспользование) музыки, крупные планы лиц и, что самое главное, абсолютно объективный подход к изображаемому, принципиальный отказ что-либо объяснять, предоставляя зрителю возможность понимать произведение в меру своей сущности.
Вот и «Причастие», будучи снято много лет назад, до сих пор тревожит умы верующих и атеистов, вызывая подчас прямо противоположные трактовки, от атеистических до глубоко христианских.
Не в праве рецензента лишать реципиента права на свободную волю, предоставленного как творцом мира объективного, так и творцом мира художественного, поэтому дальнейшие размышления будут исключительно субъективные, связанные с собственным пониманием фильма Бергмана.
Он начинается, возможно, небывалой по продолжительности сценой службы в церкви (10 минут), во время которой нам становятся очевидны многие важные для понимания фильма вещи. Прихожане скучают (некоторые откровенно поглядывают на часы), священник монотонно произносит давным-давно заученные слова молитвы, даже не глядя на людей, которым обязан проповедовать, у образа Христа на алтаре отломаны три пальца (невозможно сложить троеперстие — символ Троицы (в дальнейшем мы узнаем, что пастор совершенно не любит Христа, не понимая, а, скорее, не принимая его крестной жертвы)). Поэтому молитва его обращена к пустоте (что красноречиво и даёт понять нам автор, иллюстрируя текст молитвы кадрами холодного почти зимнего ландшафта, на фоне которого нет ни одного человека). Священник болен простудой (или это следствие его душевных волнений?), мучается от отсутствия истинной веры, не в силах перенести не столько молчание Бога, сколько смириться с собственными проблемами (смертью жены (любовь к которой он, вполне возможно, лишь придумал), злом, что он видел в жизни, надвигающейся старостью и просто с одиночеством).
По сути, Бергман говорит, что корень всего зла в человеке. Нет в человеке смирения, истинной веры, не требующей доказательств и, самое главное, желания принять жизнь такой, какая она есть, не требуя у Бога и судьбы награды за свою веру. Получается, что человек по своему подобию хочет создать себе Бога, джина, исполняющего его желания.
«Почему ты страдаешь? Разве не очевидно, что Бога нет?» — говорит любящая священника героиня, желающая облегчить его душевные страдания (хотя в ней присутствует сильная потребность в вере; она лишь не знает во что ей верить). Действительно, почему священник страдает? Ведь он сам говорит, что если Бога нет, то жить легче, что смерть — это лишь расставание души с телом.
Вот тут-то и открывается второй план этого, возможно, главного произведения в истории кино на вечную тему веры и безверия.
«Причастие» — это своеобразная притча о человеке, лишённого дара любви («Ты можешь научить меня любви?» спрашивает священник Марту), а потому добровольно извергнувшего себя из мира людей, отвернувшегося от Бога, оказавшегося наедине с пустотой. «Господи, почему ты покинул меня?» в отчаянии вопрошает священник из ада своего земного существования, стоя спиной к свету, льющемуся сквозь церковное окно (этот образ вызван первым детским воспоминанием Бергмана). Одиночество — это выбор добровольный. Каждый сам выбирает свой ад. И есть лишь одно лекарство от одиночества, лишь один смысл человеческой жизни — любовь. «Я просила у Бога ответа на свои молитвы, просила послать испытание мне по силам, и этой весной я получила ответ», говорит Марта священнику, смотря прямо в камеру. «Я поняла, что люблю тебя. Моё испытание — это ты».
Невыносимое одиночество героев в итоге сближает их. Оба они понимают свою неправоту: Марта — что слишком давила на Томаса, слишком требовала от него любви, Томас — что без Марты его жизнь будет ещё хуже. Впервые поговорив друг с другом, исповедовавшись друг другу, герои очищаются от лицемерия, перестают быть масками, персонами. Они становятся людьми.
Они едут в другую церковь, где состоится важный разговор священника с церковным служкой о крестных страданиях Христа. «Молчание Бога было его величайшим испытанием», говорит церковный служка. Сможет ли Христос сохранить в чистоте свою сущность, своей свободной волей исполнив своё предназначение?
Томас впервые в жизни оказывается предоставлен самому себе. Он получает право самому решать служить ему или нет (ведь сан он принял выполняя не свою волю, а волю отца, а в дальнейшем, после смерти жены, которая разделяла его идеалистические взгляды, служил уже на автомате, без желания служить), принять реальность такой, как она есть, или продолжать верить в идеалы.
На вечерней службе никого, кроме Марты, нет, молитвенно сложившей руки на последнем ряду, священник простужен, у него температура. Он может отменить службу. Но нет.
«Свят, свят еси Боже, вся земля полнится славы твоей» — впервые эти строки обращены к ближнему своему. Эта молитва остаётся в церкви, она больше не обращена к пустоте. Сделан маленький шаг на пути к Богу — в священнике родилась искра любви к человеку; как до него Христос, он своей человеческой волей решает продолжать служить. Это его осознанный выбор. Прежде чем причащаться Богу, надо причаститься ближнему своему и принять мир таким, каков он есть. Это и есть начало христианского пути.

9,5

Страница фильма в КЛУБ-КРИКе