Петербург, год одна тысяча девятьсот восьмой. Творческая интеллигенция, погрузившаяся в пришедшие с Запада упаднические настроения и эсхатологические предчувствия, агонистично ищет остроты ощущений и новой правды в мистицизме, оккультизме и сектантстве. Еще не начались богемные кутежи в «Бродячей собаке», и бал правят представители символизма. Символ рассматривается как отражение иной,
совершенной реальности, а художник становится проводником, продолжателем божественного замысла, которому дано завершить сотворение идеального мира. Но главному герою фильма Олега Тепцова, появившегося из авангарда другой эпохи сломанных судеб и цветов, мало быть продолжателем. Платон Андреев не просто рисует 
лошадей с пустыми глазницами, ищет вдохновение в моргах и упивается своей гениальностью. Он играет в тихие игры с Творцом, пытаясь поставить зарвавшегося Бога на место, создав нечто идеальное в противовес вечным недоделкам «Этого-с-нимбом-на-голове». Создать Платону удается лишь манекен для витрины ювелирного магазина, а натурщицей ему служит юная Анна, больная чахоткой дочь дворника. Художник обманывает девушку, не заплатив ей за работу, но через шесть лет она вспоминает про забытого публикой Пигмалиона, пригласив того оформить 
недавно купленный особняк на Островах. Правда, будучи замужем за солидным предпринимателем, Анна всячески отрицает былое знакомство с Платоном. Более того, требует называть себя Мари.
«Господин оформитель» встречает открытыми дверями блоковского «Балаганчика» с обязательным 
танцем сюртуков (здесь — бесформенно-белесых простыней) и выходом в нарисованное окно, и блоковским же Командором, лейтмотивно шагающим через весь фильм, чтобы в конце нагнать жути скрипящим голосом то ли Багрицкого, то ли Качалова. Оперный саундтрек, дающий знать о кончине любви, служит связкой между сценами, визуализируясь сепией винтажного граммофона, ретроспективные вставки оммажат немое кино, а картежная сцена и рассекающие монохром ночи фары 
зловещего ландо напоминают о мотивах, позаимствованных из «Серого автомобиля» Александра Грина. Интрига закручивается двумя одинаковыми пеньюарами, а саспенс нагнетается гулкими шагами в темноте, мерцанием свечей да карканьем ворон, что, несмотря на тривиальность, все же создает ощущение тревоги. Беспокойство усиливается благодаря дребезжащим
мелодиям Сергея Курехина, постепенно сливающимся с гробовой тишиной, чтобы в итоге нарастить мощь пронзительным сопрано Ольги Кондиной. Разряжает же атмосферу комедийная симпатичность платонова камердинера, потешно приводящего в чувства хозяина-морфиниста, и лопоухого смотрителя Смоленского погоста, скачущего через лужи и умилительно лопающего кладбищенскую малину с куста. В конечном итоге, кино это в большей мере эстетское, нежели страшное, чему свидетельством и модерновые интерьеры, и пижонские костюмы, и обилие картин художников-символистов, по сюжету принадлежащих кисти главного героя, а по факту работающие на узнавание, как и то и дело появляющиеся в кадре фотографии Блока и Брюсова.
Платон Андреев сюжетно зарифмован с образом Дона Жуана, который известен не только соблазнителем, но и безбожником, особое удовольствие получающим от совращения монахинь. И одна такая монахиня, являясь чем-то средним между белым кроликом и посланником господним, через 
анфиладу обшарпанных дворов приводит героя к дому умирающей Анны — так Создатель принимает вызов честолюбивого художника. Икона в красном углу при этом плавно сменяется «Грехом» Франца фон Штука, и покоящийся на плечах Евы змей-искуситель знаменует неминуемую кару. Гриновский рассказ о хищных вещах века и грядущем восстании бездушных машин трансформируется в модернистскую притчу о возмездии. Человек как существо амбициозное так и жаждет заполучить приставку «сверх-», но беда вся в том, что «Тот-с-нимбом-на-голове» все еще жив и уже создал совершенный в своем несовершенстве венец всего, а в попытках его переплюнуть можно сотворить разве что очередную розовую козу.
А там, глядишь, все окончательно выйдет из под контроля, когда вновь сотворенная Ева или Галатея получит в наследство часть алчной и заносчивой души демиурга, да и проглотит его самого, так что останется лишь тонкая струйка сочащейся из уголков потемневших губ смолы. Семь дней творения успешно прошли без нашего участия, и остается лишь декорировать уже имеющееся, не посягая на лавры Творца.
Loading ...
Добавить комментарий