В неожиданно наступившем завтра человечество разучилось рожать, но вовсе не разучилось убивать. Смерть самого молодого жителя земли, подлеца лет восемнадцати с чем-то там («Но это был самый молодой подлец на планете!») люди оплакивали как гибель собственного ребёнка, которого у них нет и, скорее всего, уже никогда не будет. Это на всё на фоне роста экстремизма, террористических актов, лагерей беженцев, тусклого, беспросветного будущего.
«Мир рушится, и только Британия идёт вперёд!». Появляются пророки, которые, как водится, списывают всё на гнев божий за прегрешения человеческие. Помилуйте, зачем нам разрушительная божественная мощь, мы и 
сами неплохо справляемся.
— Вместо шума с игровых площадок в ушах стоит звон отчаяния.
И в этом обстановке появляется девушка-беженка, которая забеременела. Естественно, её мечтают заполучить революционеры, чтобы сделать дитя знаменем борьбы. Правительство тоже протягивает свои когтистые лапы. И только Тео помогает ей бескорыстно. Потому что случай пробудил в нём веру, уснувшую на двадцать лет после смерти его сына. Они отправляются в долгий 
опасный путь, в конце которого мерцает смутная надежда на спасение. Человечества.
Фильм пронизан прозрачными мелодиями, почти неуловимыми, как клубничный кашель после затяжки марихуаной. 
Динамика действия просто потрясающая, поневоле переводишь дух, когда герои на время оказываются вне опасности. Честное слово, я не видела более захватывающей погони, чем та, где от преследователей под горочку уезжают на не заводящейся машине. Аллюзии к новозаветной истории пришествия мессии проводятся то в трогательно-торжественном, то в ироничном тоне.
— И кто отец?
– Ты дурак! Я девственница!
– Как это?
– Шучу. Фиг их знает. Я не помню имен всех этих ублюдков.
Куарон не особенно заостряется на ужасах трущоб для беженцев, расстрелах, нечеловеческом обращении с людьми. Это всё проходит как-то фоном, чуть ли не за окном автобуса. Но этого
достаточно, чтобы обдать зрителя словно кипятком. Не из-за неописуемого кошмара, не от того, что вы себе доселе такого представить не могли. Это вполне напоминает вечерний выпуск новостей или документальную хронику какой-нибудь войны, которая идёт слишком далеко, чтобы в нашей чашке чая стало меньше сахара, а входная железная дверь в квартире перестала навевать мысли о непреступной крепости. И потому это пугает.
Казалось бы, какое дело людям до того, что больше никто и никогда не родится? Что никто не восхититься «Давидом» Микеланджело, возвышающимся как пятиметровый упрёк человечеству, никто не будет 
скользить поражённым взглядом по «Гернике» Пикассо? Где то самое, неизбывное «после нас хоть трава не расти»? Нет ли в этой тревоге, что однажды ни один человек на Земле не будет заниматься любовью, уплетать шоколадный торт и петь в ванной, знака, указывающего, что человечество не так уж безнадёжно эгоистично? Изменится ли что-нибудь от рождения одного-единственного ребёнка? Ну, раз люди ещё способны верить, что изменится…
Loading ...
Добавить комментарий